Сходила

на Заклятие 2. Всё-таки Ван отличный режиссёр, и создаёт качественные, страшные, объёмные истории. И несмотря на то, что это ужасы, всегда отводит место для душевности и трогательности Некоторые моменты - до слёз. Не потому что страшно, а потому что эмоционально. Но мне кажется, ему уже немного тесновато в этом жанре) В Заклятии 2 он очень много времени уделяет человеческому: семье, отношениями, жертвенности, поискам смысла. Это больше драма с элементами хоррора, чем наоборот. Ему намного интереснее не напугать, а растрогать. Он не изучает зло, он исследует добро и любовь и их безграничные возможности. Вполне вероятно, кто-то скажет, что во втором Заклятии Ван заигрался с этим, и вполне вероятно будет прав. Но зато, какой же он замечательный! На него нельзя не откликнуться Он очень преданно и искренне любит своих героев, любит детей, любит веру и добро в человеке. Заклятие 2 очень сентиментальные ужасы, и в этом особая прелесть фильма. Зритель так падает в эмоции (по крайней мере, я)), что любая страшная сцена вызывает не просто страх, а отчаянное бессилие, какое было у главной героини, у девочки. Какое было у её матери. Какое было у Лоррейн, когда она думала, что потеряет мужа. Зло у Вана это всегда повод обратиться к истокам, пробудиться, пробудить и побудить кого-то. К добру и вере. На этой ноте, но без лишнего пафоса, он и заканчивает свой фильм про заклятие, которое разрушается всем тем хорошим, что, несомненно, есть в людях.

Музыка, как всегда, на высоте


ps. Вот бы Вану снять полноценную драму. Представляю какой тяжеловесной, умной, красивой, мучительной и, тем не менее, светлой она бы у него вышла

p.p.s Нашла отзыв в тему на просторах интернета. Кратко и по делу.
Я никогда еще не плакал за ужастиком
Вот да.

---

Фик

У меня новый тег "касса самообслуживания" Рылась на других ресурсах, по ним никто не пишет. Только коллажики есть какие-то. Может я плохо искала... Но как бы там ни было, это моё летнее ОТП, моя ЕВРО-страсть, мой лёгкий курортный роман Во-первых, Гризи, моя игривая няша
Во-вторых, тело Погба тело слева
Ну и в третьих, кинк, разумеется Черно-белое это мой единственный кинк. И вот два дня я балдела от них и порадовала себя фичком)))
Ну и наконец, они и правда в сборной постоянно тусуются вместе

ага-ага

Название: Игра
Персонажи: Антуан Гризманн, Поль Погба
Рейтинг: вы видели это тело? нц
От автора: Вы же понимаете, что я сама с собой тут беседую? Задаю вопросы, отвечаю))) Читать не заставляю, но тело вы, наверняка, оценили)) Если нет, то вот вам добавка

У Поля отменное чувство ритма. Он знает как, когда и как сильно. Он умеет считывать чужой и диктовать свой ритм, умело навязывать его, очаровывать им, подчинять ему. Без этого в топовых игроках делать нечего, а Погба там практически прописался.

Антуан кладёт ладони Полю на голову, на его жутко патриотичную стрижку и заставляет взглянуть на себя. Погба над Гризманном и, собственно, в самом Гризманне, и это, как всегда, сильно, ритмично, прямиком в простату - круто.

- За твоё чувство идеа-а…- Антуан сбивается на очередном мощном толчке. – А-ального ритма я бы женился на тебе, честное слово. – С трудом заканчивает он свою мысль и закатывает от невозможного удовольствия глаза.

- Женился бы на мне? – переспрашивает Погба, и его верхняя губа, над которой поблёскивает пот, перекликаясь с бриллиантовым блеском в ушах, ползёт вверх, к самому носу. Это не совсем улыбка, это оскал. Не то что бы прирученного, но доброго, благодушного, игривого хищника. Поль держит колени Антуана широко разведёнными и технично работает бёдрами. Технично и, наверняка очень красиво. Гризманн жалеет, что номера французской сборной не оборудованы зеркальными потолками. Сильно жалеет. Жалеть еще сильнее может, наверное, только Жиру, когда по утрам долго и с наслаждением любит... самого себя, наплевав на чужую пару глаз, уставившихся на него с соседней койки. Ни для кого в команде не секрет сколько раз в день и как именно дрочит Оливье Жиру.

- Женился бы, - подтверждает Антуан, теряясь в острых ощущениях. Тонкое летнее одеяло сбилось, превратившись в ком под поясницей, от чего движения внутри его тела стали теснее, плотнее, глубже. Пот – повсюду: щекочет веки, солит губы, стекает по груди и резонирует звуки, делая их звонче, пошлее. Там, где плоть шлёпает об плоть.

- Тогда у меня бы обязательно была длинная фата... - подыгрывает ему потный, скалящийся Погба, и его бархатный голос звучит мягко и завораживающе, а дыхание почти не сбилось, только слегка потяжелело, налитое сочным возбуждением.

- Да-а, - довольно тянет Гризманн. - И подвязка на ногу...

- И пышное платье из тафты с органзой. Желательно от Валентино, - вторит ему Погба. - Только вот ничего, что это мой член у тебя в заднице? – задаёт он, наконец, вполне резонный вопрос.

Акцент – на слове «мой», и на нём он особенно хорошо и правильно втыкается, разом выбивая из головы Гризманна встречный вопрос про то, откуда ему известно про чёртову органзу. Антуан запрокидывает голову, выгибаясь под чужим сильным телом, и отвечает:

- Это нюансы.

Всю следующую минуту он захлёбывается обрывочными стонами и мягкими хрипами, пока его жёстко трахают, дают ему то, что он так любит. Антуану кажется, что он сможет кончить вот так, даже не прикоснувшись к себе, потому что этот одарённый, выносливый засранец может всё, но ему не позволяют это узнать. Погба склоняется над его лицом и шепчет:

- Нюансы значит? – И резко выходит. Гризманн хочет ударить его кулаком в плечо, хотя за такое положено в нос, но сильные руки быстро и заботливо переворачивают его на живот и высоко вздёргивают бёдра. – Вот тебе моё чувство а-анального ритма.

В голосе звучит задорная насмешка, и Антуан отзывается довольной улыбкой в подушку, когда его вновь заполняют членом, чтобы очень скоро довести до громкого, слепящего оргазма.

Это у них несерьёзно, нечего и думать. Это своего рода игра. Для всех нормальных людей, тех, что не спортсмены, футбол – лишь игра, а всё остальное – серьёзно и по-настоящему. А для футболистов самое серьёзное и настоящее на их жизненной арене – это футбол. Ради него они гробят своё здоровье и нервы, ради него отказываются от многого, подгоняя под него все свои мечты и желания. Вся их жизнь пронизана футболом от и до, который всегда на почётном (проклятом) первом месте. Нет, даже не на первом, а на нулевом, как самое главное, как точка отсчёта, как нулевой меридиан. Всё остальное идёт следом, даже жёны и дети, которым ничего не остается, как безоговорочно принимать эти условия.

А на каком месте могут стоять любовники, с которыми встречаешься раз в три-четыре месяца, и которые означают лишь секс, банальный адреналиновый приход, побочный эффект от принципиальной схватки?

Вот именно.

Поэтому то, что происходит между ним и Полем, это, несомненно, игра, уверен Антуан. А во время важнейших соревнований, как нынешний чемпионат Европы, когда ставки взлетают до небес, на контрасте с основными, настоящими желаниями и целями, их кувыркания в постели вообще не стоят того, чтобы о них рассуждать или, не дай Бог, их анализировать.

Что может быть несерьёзней, чем попытки отвлечься, сбежать от дикого напряжения, забыться в простом чувственном наслаждении с тем, кто понимает твои потребности, кто разделяет твои страхи, у кого внутри творится приблизительно то же самое, что у тебя, кто знает, что тебе нужно?

Это почти как заниматься сексом с самим собой, ну, или, по крайней мере, со своей… тёмной стороной. Это даже не полноценная измена Эрике, потому что первое, что приходит на ум Гризманну при слове «измена», это трансфер из Атлетико Мадрид в тот же Реал Мадрид, а это так, пустяки, игрушки, секс ради выживания, допустимый анальгетик.

И вообще. Это так же несерьезно и забавно как извечные трусы Погба в цветочек.

Первый раз это были маки, красные-прекрасные маки. Антуан с Полем тогда уже сдружились, причем как-то моментально, найдя массу общих интересов. У них совпадало чувство юмора, перекликались амбиции, таланты каждого были по-своему самобытны и уникальны и не вызывали у другого чувство зависти, они качали из интернета похожую музыку, любили одни и те же фильмы. Они сразу договорились жить в одной комнате и даже кровати выбрали без лишних споров. Просто зашли в комнату, молча огляделись и бросили сумки кто куда захотел. Сумки одновременно приземлились на соседние койки.

С самого начала они жили как-то слаженно: будили друг друга, спихивая на пол, если придётся, ссали с открытой дверью, мелькали голыми задницами, играли в доктора, хмурясь и ощупывая чужие, болезненные мышцы, смотрели вместе порно, а потом по очереди прятались в туалете, и по очереди подбадривали другого шутливыми, эротичными стонами и крепкими словечками, угощали друг друга раздобытыми чипсами и шоколадками, засыпали после долгих разговоров обо всём на свете, даже если уставали, как черти.

А потом случился неприятный товарищеский матч, в котором Антуан дважды не забил, выступив, в целом, довольно бледно. Ко всему прочему его заменили раньше, чем когда-либо, и команда проиграла. В номере он мытый, полуголый уселся на диван перед телевизором с отсутствующим видом и полной миской соленых крекеров. Поль быстренько принял душ и упал рядом тоже в одних трусах, на которых цвели ярко красные маки. Подвинулся ближе к миске, нырнул длинными пальцами в печенье, а другой рукой ласково приобнял Гризманна, и тот, в который раз, отметил про себя, как легко и безболезненно стыкуются их личные границы. Тело Поля пахло мылом, подмышка – дезодорантом, и Антуан положил голову ему на плечо. Просто так. Раз уж они играли в утешителя и утешающегося, почему бы нет? Погба перестал хрустеть и нежно и трогательно поцеловал его в макушку. Тоже просто так. Один мак на его трусах, ровно посередине, там, где кармашек, будто бы шевельнулся, и Антуан захотел его потрогать. Просто так. Он положил ладонь на член Поля и почувствовал его нарастающую эрекцию. По телевизору начался рекламный блок, под конец которого Гризманн нашёл себя уже стоящим на полу на коленях, между широко раздвинутых ног Погба и сосущим его член, вульгарно и так красиво торчащий через кармашек посреди красных-прекрасных маков.

После этого было васильки, розы, чертополох, ромашки, лютики и подсолнухи. Все цветы, какие помнит Антуан, рано или поздно ложились под ноги Поля, а то и совсем отлетали на пол, пока они самозабвенно трахались, мешая секс с шутками, как сегодня.

Сегодня на трусах Погба цветёт лаванда, точно такая же какая цветёт сейчас в Провансе. По правде говоря, она цветёт на нём каждый день. Поль накупил себе кучу одинаковых трусов, чтобы поддерживать в тонусе патриотичный дух.

- Прованс это то, ради чего не жалко и умереть на поле.

Он жмурится, зевает и довольно вытягивается на кровати, длинный, здоровый, гибкий, и Антуану внезапно хочется еще.

Да и не одному ему. С Полем в последние дни творится похожая фигня. Чем ответственнее становятся матчи, чем меньше прав остаётся на ошибку, тем безотчётней становится возбуждение, тем сильнее разгорается внутри азарт. Каждый предстоящий серьёзный матч рождает естественный страх и волнение, которые вышибаются дурачеством на тренировках и выливаются в койке вместе с потом и спермой.

Матчи становятся серьёзными, а игра в страстных любовников – наоборот, головокружительной и беспечной.

Погба сидит в столовой напротив Гризманна, ест кашу с фруктами и неожиданно касается под столом его ноги. Жёсткий, шершавый носок кроссовка трогает голень, колено, затем нога заново спускается вниз и «щёчкой» ластится об щиколотку. Антуан чистит апельсин, старательно и целеустремлённо, и прячет идиотскую улыбку. Поль тоже её прячет, опустив голову и примерно поглощая кашу. Когда, наконец, его нога встаёт обратно, он бросает исподлобья полный озорства взгляд на Анутана и хитро улыбается. Обычно после такой улыбочки следует петтинг различной степени тяжести или минет. Гризманн откладывает очищенный апельсин в сторону и подбирает со стола два киви, мягко, но уверенно зажимает их в ладони, держит пальцами, натирает подушечками нежную шкурку. Фрукты в его руке ровные, аккуратные, продолговатые, такая занимательная пара, такая похожая на…

Поль смотрит на манипуляции Антуана и нетерпеливо облизывает нижнюю губу, полную и розовую, рассеяно зажав в руке полную ложку овсянки. Гризманн оценивает его, прищурившись, и на его лице сейчас, в его светлых, прозрачных глазах – всё озорство и вся непосредственность мира. Он вдруг выдаёт короткий, весёлый смешок и запускает фруктами в Поля. У Погба реакция что надо. Он резко наклоняется в сторону, и один киви летит мимо, практически просвистев возле правого уха. Второй попадает в плечо, врезается с глухим ударом, отскакивает от каменных (Антуану ли не знать?) мышц и падает Полю на колени. Тот ошеломлён подобной наглостью, разевает по-детски рот, а потом улыбается во всю ширь. В глазах вспыхивает боевой клич, и он запускает киви обратно в Гризманна. Антуан отбивает его рукой, отправляя несчастный фрукт прямиком в тарелку к Пайе, который до этого момента миролюбиво уплетал хлопья с молоком. Киви падает в самый центр, шлёпается как сраный метеорит в сраный океан, разбрызгивая вокруг молоко и размякшие хлопья. «Ээээй!!» - орёт возмущённый Пайе, выпучивая глаза. – «Я тебе сейчас тарелку на голову надену!!». Гризманн вскидывает ладони вверх и изображает извиняющийся, жалостливый брови-домиком взгляд. Ему почти удаётся задобрить голодного полузащитника, и тут ему в ухо прилетает овсянка. Погба ржёт, запрокинув голову, стучит пустой ложкой по столу и топает ногами. Все остальные ржут вместе с ним.

Ну полюбуйтесь на них! Разве может быть что-нибудь несерьёзнее в этом мире, чем эта странная, противоречивая даже на вид парочка? Да никогда, считает Гризманн. И тёплая, вязкая, липкая каша, стекающая по уху и капающая ему на плечо, самое верное тому доказательство.

Только вот с каких пор Антуану стали нужны доказательства?

Он неуверенно улыбается, в некой растерянности мажет указательным пальцем по грязному уху и тащит его в рот облизать, изо всех сил стараясь высмеять самого себя.

Накануне матча с Албанией небо затягивается тучами, и ночью начинается гроза. Сквозь сон Антуан слышит, как громыхает, сотрясается воздух за окном, как кто-то открывает балконную дверь, запуская в комнату свежий, тревожный ветер, как этот же кто-то теребит его за плечо, дышит в лицо мятным дыханием, настойчиво будит.

- Не лезь, - бормочет Гризманн и хочет перевернуться на другой бок.

Ему не позволяют, держат за плечо, тормошат несильно, но постоянно.

- Ну чего? – не выдерживает Антуан и разлепляет глаза.

Поль сидит перед ним на корточках, смотрит в лицо.

- Вставай. Кое-что покажу.

Горизонт озаряется яркой вспышкой, и видно, как Погба улыбается.

Антуан садится на постели, всё ещё недовольный, сонный, взъерошенный, и спускает на пол ноги. Убедившись, что он не собирается завалиться обратно, Погба отходит к окну, которое в их номерах тянется от потолка до самого пола, поворачивается лицом к стеклу и любуется непогодой. Гроза бушует, грохочет где-то вдалеке, но её мощи хватает, чтобы через пару секунд озарить силуэт Поля, застывший на фоне ночного города.

- Красота страшная сила, полюбуйся, - говорит он своим низким, звучным голосом, и ему отвечают оглушительным громом.

Антуана не прёт от грозы. Прячась от шума, он вжимает голову в плечи, встаёт с постели и идёт к окну. Зато его прёт от тела Поля, которое можно рассматривать бесконечно, под разными углами, которое само по себе таит необузданность стихии и мощь природы.

Погба тянет Антуана к себе за руку, уступив место в первом ряду, прямо возле окна. Прижимает его к холодному стеклу и сам прижимается сзади, накрывает собой, как накрыло грозовой тучей край города, пока Антуан спал.

Гризманн догадывается, что будет дальше. Догадывается по тому, как дышит Поль. По тому, как он аккуратно поднимает его руки и заставляет положить ладони на стекло. И, наконец, по тому, как он наклоняется и нетерпеливо и подобострастно тащит его трусы вниз.

Он расплющивает мелкого Антуана по гладкой поверхности, повторяя его контуры, и шепчет на ухо, давя в себе взбудораженный смешок:

- Я спайдермен.

Гризманн ловко подхватывает его подачу, охотно втягивается в эту игру и говорит:

- Тогда выеби меня, спайдермен.


Это у них несерьёзно, нечего и переживать, убеждает себя Антуан, пока в него крепко и, как всегда, в идеальном ритме вколачивается чужой член. Это всё ещё игра. Например, если зажмуриться, это станет жмурками…

Господи, как же хорошо!

Гризманн запрокидывает голову и стонет смело во весь голос, заглушаемый громом. Поль держит ладони у него на бёдрах, толкаясь глубоко и часто. Чтобы сравняться с ним по росту, он, наверняка, раздвинул свои длиннющие, дивные ноги, и даже этого не хватило, судя по тому, как входит его член: немного сверху, немного тесно, бесконечно офигенно.

Он трахает быстро и с оттяжкой, чередует ритм, ударяется крепким пахом о задницу, накрывает ладонями ладони, ловит Антуана в западню. Это их сексуальные кошки-мышки.

Они живут на десятом этаже, и Гризманну интересно, видны ли в окне их силуэты, когда ударяет очередная вспышка молнии, надежно ли они укрыты от посторонних глаз. Это их прятки.

Член Антуана прижимается к холодному стеклу, и Поль обнимает его длинными, тёплыми пальцами. Сейчас они играют в горячо-холодно.

Стекло под ладонями дрожит, сотрясаемое раскатом грома, - гроза подошла совсем близко и глядит на них через прозрачную преграду. Гризманн привстаёт на цыпочки, чтобы насадиться полнее и ровнее. Погба считывает его настрой, его желание и увеличивает темп до сумасшедшего. Они успешно читают друг друга без слов. Антуан глубоко вдыхает и кончает с первыми дождевыми каплями, которые огорошивают стекло с той стороны. А с этой – по нему размазывается его собственная сперма.

Газета, критикующая игру французской сборной и, в частности, игру Поля, подходит в самый раз для того, чтобы стереть ею белёсые, вызывающие разводы на стекле. Гризманн трёт и вспоминает слова Патриса Эвра, сказанные им накануне Евро: "Я предупредил Антуана и Поля, что Бензема в сборной не будет. Весь огонь СМИ будет направлен на них». С каждым днём слова становятся всё правдивей, а огонь – яростней. Погба явно переживает и волнуется за свой футбол, потому что у него на карту поставлено слишком много, но никогда не признается вслух. Он просто будит Гризманна посреди ночи, чтобы оттрахать на фоне ночной грозы. Чтобы спрятаться, укрыться от зарождающейся внутри бури. Антуан не против, ему самому полезно развлечься, избавиться от лишней нервозности, растрясти неприятные мутные страхи и забыть о чужих, требовательных ожиданиях.

Это странным образом освобождает.

Липкая газета комом отлетает в сторону, попадая точно в мусорное ведро, а на следующий день также уверенно и чётко мяч от головы Антуана залетает в ворота албанцев.


Сколько у них еще впереди времени? Сколько дней? У сборной, в смысле. Как далеко им удастся пройти, как высоко забраться. Лучше не думать, а играть пока играется. И вообще, делать, пока делается: забивать пока забивается, смеяться пока смеётся, трахаться пока трахается… Потому что,… сколько у них ещё впереди ночей? От их ночей зависят общие дни. Они – два лидера, на них вся надежда. Они должны заводить команду и, непременно, друг друга. Со вторым получается, а с первым - пока не очень. Может быть, получится завтра или послезавтра, если они наступят для французской сборной. Но в конце обязательно будут слёзы, уверен Антуан. При любом исходе будут слёзы. И последние минуты перед расставанием тоже будут. Гризманн знает, что сверху в чемодан, на аккуратно сложенные вещи, Поль положит именную табличку участника Евро 2016 и медленно застегнёт молнию. Он трепетно относится к таким мелочам. У него после нынешнего чемпионата наберётся уже две таблички: Чемпионат Мира 2014 и Евро 2016. И Антуан желает ему еще пяток. Как и себе. Им обоим.

Гризманн знает, что последние минуты перед расставанием погрязнут в смехе и бодрости, как бы всё ни закончилось. Они будут шутить натужно и наперегонки, будут перебивать друг друга и подначивать. А после, Поль подойдет близко, обнимет, оплетёт руками, посмотрит на друга сверху вниз, улыбнётся, поджав губы, и скажет что-нибудь простое, банальное. Гризманн боднёт его в грудь, пихнёт кулаком под рёбра и не сможет больше придумать законных, безопасных прикосновений. На пороге Поль слегка замешкается, салютнёт ему двумя пальцами от виска и скроется в коридоре. В воздухе повиснет тишина, внезапно смахивающая на тоскливость. Анутан упрямо встряхнёт головой, прогоняя глупые мысли. Всё это потому, что закончился очередной престижный, жизненно важный турнир, а не потому что… Нет ничего важнее футбола, нет ничего романтичнее и ценнее, и никто никогда в здравом, спортивном уме не станет мешать серьёзное и не очень. Ни он, ни Поль, никто. Никто из них не станет скучать или думать. Или звонить. Никому это не нужно, каждый из них вне поля всего лишь играет.

В "верю и не верю".

И, прежде всего, с самим собой.

@темы: фик, касса самообслуживания

---

Интересно... Вообще...

Моя двоюродная племянница Мирослава очень смешная. Ей два года и она активно разговаривает. И как все дети делает это порой очень смешно. Сейчас у неё любимое слово "вообще". Пришла она как-то с мамой в больницу, села у кабинета и начала рассматривать медицинские брошюры. Полистала, полистала, посмотрела на картинки всякие разные, на лекарства, приборы, закрыла, положила брошюрку обратно на стол и говорит с деловым видом:
- Интересно... Вообще...

Все, кто сидел там рядом, упали со смеху)))) Теперь я эту фразу тоже использую У нас с сестрой это пароль, когда, например, заходим в магазин и шмотки не нравятся вообще, а цены дикие))) Одна из нас говорит: "Интересно вообще". И второй всё понятно

---

Сегодня

утром шла от метро на работу, а впереди меня - девушка в ботинках на высоких каблуках и в короткой юбке. И все пять минут дороги я не могла оторвать глаз от её икр. Сама она стройная, а икры такие накаченные, такие рельефные, такие большие... И вот она идет такая вся из себя уверенная, с икрами, готовыми поработить весь мир, стучит каблуками по асфальту... Мне стало как-то не по себе, слишком эти икры показались мне выдающимися и наглыми)) Странно, как иногда мелочи могут заострить на себе внимание. Да что там говорить. Я в принципе люблю мелочи. Что во внешности люблю интересные носы, родинки в занятных местах и т.д, так и во всём остальном. Люблю мелочи, люблю аксессуары. Правильно подобранный, гармоничный аксессуар порой главнее всего образа. У своего бывшего мужа я любила нос)) Он у него был премилый, в отличие от характера. На его носе продержалось несколько лет нашего брака))) Я так думаю, потому что больше там не на чем было держаться, всё было посредственное, как у всех

Читаю Паланика "Беглецы и бродяги". Вот умеет он называть свои книжки, чертяка Одно название вызывает читательский аппетит. Книга про город Портленд, откуда родом главный герой, и где провёл немало времени сам писатель, где выросло и вошло в половую зрелость его мастерство. Я пока в начале, но уже слегка влюблена в Портленд и лезу в инет за фотками))) В этом магия Паланика, он умеет заражать своими книгами и тем, что там написано) Он вообще гений манипулирования человеческим сознанием (особенно, таким доверчивым, как моё)) Потому что он очень стильный писатель, знающий толк в мелочах и аксессуарах И если вам интересно вдруг, то полюбуйтесь

Как выглядят жители Портленда

Примерно такие персы в Беглецах и Бродягах. Читайте, если любите Паланика, свободу и его прекрасно ебанутых героев. А что бывает по-другому?

p.s.А еще! Вы вдруг вспомните о своем родном городе и о том, что вы его, оказывается, очень сильно любите

@темы: мысля

---

Немного рок-н-ролла

---

Линч тут здоровский)

Фотография меня чем-то заворожила) Наверное, дело в его слегка маразматичном взгляде)

---

Спасибо и пожалуйста

Я люблю слово "спасибо", люблю его говорить и слышать) А вот с "пожалуйста" у меня как-то не сложилось Сегодня разговаривала с одним клиентом и поймала себя на мысли, что использую чуть ли не приказной тон, начисто лишенный какого либо "пожалуйста". Айайай, сказала я себе и задумалась) Наверное, это из-за того, что я не люблю просить в принципе, а "пожалуйста" всё-таки лежит в просительной плоскости. Я готова просить по-всякому разному: можешь ли? Можно тебя попросить? и т.д., а вот "пожалуйста" избегаю. А ведь в вопросах "можешь" и типа того тоже завуалирован приказ А "пожалуйста" это всегда уважение и открытость, его значимость сложно переоценить. А я... А я ужасный человек, практически скрытый тиран Буду исправляться наверное))

---

Я обязательно

исполню те заявки, которые еще не исполнила)) Просто я немного приболела и вообще.. После отпуска так сложно жить И тем более думать

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

))))))))))))))

Гей и женщина. Целуются.

другой ракурс не менее прекрасный


Тяжело приходится, когда привык с мужиками цаловаться
Эх Рамос, Рамос, Пилар неплохо контракт отрабатывает, изображает, а ты - актёр погорелого театра))

---

Перед финалом ЛЧ

Название: Момент истины
Персонажи:

Серхио знает о корриде всё. Когда ты так сильно что-то любишь, в этом нет ничего удивительного. В детстве он всерьёз мечтал стать тореадором, а стал футболистом. Тоже неплохо, если учесть, какие на поле порой разыгрываются сражения, какие устраиваются драмы. Если отбросить все дамские сентименты и сопливо-демократично-нравственные рассуждения о жалости от поедателей гамбуреров и стейков и оставить одну сердцевину, то коррида это один из самых честных видов... спорта? Не один из известных Рамосу тореро не позволил бы себе назваться спортсменом. Спроси любого, и он скажет, что он воин. Спроси любого, и он признается, что коррида это не о смерти, коррида это, прежде всего, о жизни.

Для волевого, смелого, жизнеутверждающего и охочего до глубоких эмоций Рамоса коррида всегда была полна смысла и настоящих страстей. В поединке между быком и человеком, на арене, на этой самодельной войне настоящее - всё: слёзы, кровь, жизнь, смерть, а, самое главное, момент истины. Так его называют сами тореро, и Серхио готов захлебнуться от романтичности каждый раз, когда он постигает этот момент истины, ощущает его сердцем.

В моменте истины, который нельзя рассчитать наперёд, нельзя угадать, определяется исход поединка, это переломная точка, после которой один уже не способен выиграть, а второй — не может проиграть. Любой тореро, спроси его, расскажет, что момент истины нельзя угадать, зато его можно увидеть. В глазах зверя, в глаза своего соперника.

«Знаешь, все тореадоры подкрашивают глаза чёрным карандашом, чтобы сделать взгляд роковым... Как у быка обводка по краю. Сильный приём...»

«Знаю. Но зачем ты мне это говоришь?» - с улыбкой спрашивает Криштиану. Он не насмехается, как можно было подумать, это просто его фирменное. Как причёска, исполнение штрафных, финты, самообожествление.

«Что если попробовать этот приём на Сан-Сиро?»

«Тогда бери несмываемый карандаш, а вообще не советую...», - качает головой Роналду. - «Только не ты, Рамос».

«Почему?»

«Потому что, во-первых, ты не тореро, а, во-вторых, не умеешь...»

«Что? Краситься? Так ты меня научишь», - смеётся Серхио.

«Делать то, что хочется и не иметь глупый вид. Не умеешь балансировать на грани и не наебнуться с неё... Не схлопотать красную, ха. Только без обид».

Рамос не обижается. Только не на Криштиану. Да и не всерьёз он про карандаш, если честно. Обычная болтовня перед важнейшими, символичными матчами. Перед игрой он как капитан не жалеет слов ни для команды, ни для журналистов: отвлекает и подбадривает своих и мягко стелет прессе, чтобы жестко спалось чужим.

Рамос не тореро, верно, но, как и коррида, футбол для него это не о поражении, футбол для Серхио это, прежде всего, о победе.

Он не помнит, в чьих именно глазах он увидел это в 2014, помнит только, что уже до стартового свистка знал, что Реал одержит верх.

В 2016 единственный, в чьих глазах он станет искать момент истины, будет Фернандо Торрес.

Фернандо...

Фернандо он другой, особенный. Серхио знает о нём всё... да не совсем. Когда ты так сильно кого-то любишь, в этом нет ничего удивительного.

Чего только не искал в глазах Торреса Рамос за всё это время: смысл, надежду, ответы, себя, их, милосердие, вечность... А уже завтра станет искать то, ради чего и выходит раз за разом на поле, ярчайшее явление в любом поединке.

Момент истины.

***

В домашней раздевалке Атлетико, почти перед самым выходом слева на стене висит небольшое зеркало: квадратная форма, сколотый правый верхний угол. Зеркало пережило несколько ремонтов, множество игроков, приходы-уходы, слёзы, кровь... Оно помнит ещё совсем юного Торреса, загорелого, в чьих тонких, нежных чертах угадывалась отвага. Помнит Торреса-капитана, который гордо поправлял на руке повязку и не мог скрыть взволнованного блеска глаз. Помнит сумасшедшие причёски, первые татуировки, искусанные губы и грустный, прощальный взгляд. Зеркало бережно хранит все оттенки прежних чувств, ликований и молодости, но готово отражать лишь данное, сиюминутное.

Момент настоящего.

Когда Торрес прибыл из Милана, зеркало трезво показало всю его бледность, морщинки, накопленные за семь лет, и радостное смятение в уставшем, измученном взгляде.

Немного позже вернулся прежний румянец и азартный блеск глаз, и зеркало довольно возвращало Фернандо его уверенность и привычный светлый цвет прядей, которые он всё также старательно приглаживал перед каждым домашним матчем.

Накануне перед вылетом в Милан Фернандо заезжает на Кальдерон, чтобы забрать кое-что из вещей. В другой раз он бы этого не сделал, но перед главным матчем всей своей футбольной жизни Торресу необходимо набраться, глотнуть побольше воздуха родных трибун.

Он выходит к полю, где рассеиватели воды с мерным шумом увлажняют изумрудный газон, и обводит долгим, внимательным взглядом пустые ряды сидений. Потом спускается в раздевалку. Здесь тоже никого. Тишина вокруг непривычная, почти ласковая, замершая в ожидании. Так бывает, когда кто-то из родных уезжает на время из дома, и ты ждёшь его возвращения с первых минут разлуки, ждёшь немного тоскливо и волнительно. Торрес осматривается вокруг — тишина почти человеческая, будто само место переживает за команду.

Ничего удивительного, Фернандо всегда знал, что у Кальдерона есть душа.

Он поднимает со скамейки оставленную кем-то, аккуратно сложенную спортивную газету. На первой полосе — фотография его самого и Серхио Рамоса, и громкие слова Рамоса о том, что, если понадобится, он убьёт Фернандо за победу. Торрес улыбается и откладывает газету в сторону.

Кто бы мог подумать, что в Милан поедут они оба. Когда-то очень давно Серхио признался Торресу, что попроси тот его, и он готов таскаться за ним по всем городам и странам. В словах было больше отчаяния, чем правды, и Фернандо в ответ промолчал и подарил Рамосу самый мучительный и добрый взгляд из всех возможных.

Прошло время, отчаяние поутихло, и они оба даже научились извлекать из него пользу. После того, как Реал вышел в финал, Торрес тут же сбросил Серхио сообщение: «Таскаться, значит?» Мигом прилетело ответное: «Ха! В Милан я тебя одного больше не отпущу!» Торреса тут же омыло горячей волной: ревность и дерзость Рамоса всегда волновали его, придавали сил и повышали ставки. Поэтому, когда надо, Фернандо эгоистично на них рассчитывал.

Но кто бы из них не проиграл, больно будет обоим. Просто по-человечески. Когда ты не раз заставал слёзы другого, когда не единожды становился их причиной, то невольно учишься узнавать им цену, дорожить ими… Короче, это сближает. Ничего удивительного, когда ты так давно кого-то...

Фернандо встаёт со скамьи и подходит к зеркалу. Квадратная форма, сколотый правый верхний угол. Торрес прилежно проводит ладонями по светлым, отросшим волосам, зарывается в них пальцами. Зеркало возвращает ему сосредоточенный, напряжённый взгляд. Фернандо никогда откровенно собой не любуется, но если только чуть-чуть, и за это любим всеми отражающими поверхностями. Он умеет смотреть на себя по-настоящему, изучая, ему непременно нужно ковыряться в себе, шевелить что-то, требовать, искать источник, момент истины внутри. Потому что он считает, что вся правда, все ответы, вся вина, если придётся, кроются в нём самом.

Кончики пальцев спускаются на уши и дальше – на сжатые скулы и подбородок. Иногда Торресу кажется, что на финал у него не осталось никаких сил, что он исчерпал себя до конца, но то ли внутренний голос, то ли умиротворяющая тишина вокруг странным образом вселяют мысль, что на это он копил силы всю свою карьеру.

Это и есть его момент истины.

***

Реал резвится на официальной тренировке на Сан-Сиро. Стадион красив и величествен, но, скажите, пожалуйста, чего не видывал королевский клуб? На небе зажигаются звёзды. Точно так же они будут выглядеть завтра, когда финалисты примутся пожимать друг другу руки.

Фернандо Торрес никогда не выходит на поле с горяще-распахнутыми глазами, как сам Серхио, но тот уверен, что пары секунд, пока скрещены их взгляды, ему хватит, что уловить момент истины.

Или внушить его, если понадобится.

Он уже заявил Торресу: «Я убью тебя». Официально. И пускай тот себе улыбается, читая всё это и угадывая в трёх словах неосознанную анаграмму*, Серхио собирается сражаться, как настоящий тореро.

По крайней мере, у него в запасе ещё целые сутки, чтобы убедить себя не дрогнуть, прочитав в глазах напротив готовность не убивать, а умереть ради заветного момента истины.

И от этой мысли больно щемит сердце, и становится по-настоящему страшно.

------
*я люблю тебя - te amo
я убью тебя - te mato

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

До Кипра лететь почти 4 часа

а потом дай Бог





чао..

---

Может, кто захочет поиграть со мной))

Совсем незнакомый (вот от слова совсем!) пейринг не смогу, точно. А другие попробую. Может, что и получится. Можно гет. ы.

Напишу:

1. Кошмар: напишу, как один персонаж видит другого в кошмаре.
2. Поцелуй: напишу, как персонажи целуются, это может быть невинно или страстно. *занятно неизвестным юзером*

Сауль Ньигес/Фернандо Торрес

Это случается после игры с Баварией, когда Сауль забивает свой, без ложной скромности, потрясающий гол. Он принимает мяч на подступах к штрафной и одного за одним обходит соперников, будто по заранее приготовленной кем-то, заботливо вычерченной дорожке, и аккуратненько посылает снаряд прямиком в левый угол.

Суровые немецкие челюсти отваливаются, растерянные защитники выглядят как стадо баранов и чуть ли не блеют жалобно, будто посланные судьбой на заклание.

До конца матча имя Сауля Ньигеса на огромном экране так остаётся одним единственным, и Атлетико одерживает такую нужную победу.

В раздевалке его поздравляет все: команда и полный тренерский штаб, передавая друг дружке из рук в руки, пока наконец (НАКОНЕЦ-ТО!) очередь не доходит Фернандо Торреса. Фернандо улыбается во всю ширь, немного усталый, как все остальные, и бесконечно счастливый. Сауль знает, что своим голом он не просто приблизил их общую, командную мечту, он приблизил его заветную мечту, и поэтому очень горд собой.

Торрес обнимает Сауля обеими руками, прижимая к груди, кладёт подбородок тому на плечо, держит крепко, долго, неравнодушно, словно говорит всем собой «спасибо, что ты есть». А потом внезапно звонко целует в ухо, прикасаясь мягкими, влажными губам.

«Ты такой молодец!» - хвалит он и отклоняется, но ладони с плеч не убирает.

Сауль ёжится, сияя, потому что ему безумно хорошо сейчас. И даже не ясно от чего лучше: от победного гула Кальдерона, мощного адреналинового отката или от этого кокетливого, щекотного поцелуя в ухо.

Он преданно заглядывает Торресу в глаза, открывает рот и начинает рассказывать, как забивал этот гол, как испытал что-то наподобие... оргазма, когда обошёл всю защиту и занёс ногу для удара, уже зная, что выведет Атлетико вперёд. Он говорит, что иногда в футболе есть что-то большее, чем сухой расчёт, что-то непостижимое, какой-то момент истины, какая-то кристально чистая капля... волшебства...

Фернандо хитро сужает глаза, молчаливо соглашаясь с тем, что сам знает уже давно, улыбается в последний, разомлевший раз и мягко, спокойно целует Сауля в тонкие, подвижные губы. Все вокруг заняты своими делами, галдят и прыгают от радости, не обращая внимания на то, что происходит немного в стороне. Там, где Сауль ощущает на своих губах чужие.

Торрес не целует его страстно или горячо, как можно было подумать, в поцелуе нет ничего глубоко интимного, в нём вообще нет ничего... глубокого. Это обыкновенное прикосновение губ, лёгкий отпечаток чужого рта на губах Сауля. Это похоже на поздравление, на похвалу, на избыток эмоций, на неконкретную, безличную любовь. Торрес даже не прикрывает глаза и расслабленно улыбается в поцелуй. Он им, совершенно точно, не поглощён. А Сауль... А Сауль почти не дышит, плотно сжимает губы, боясь сделать что-нибудь не так и спугнуть Торреса, и переживает из-за того, что изо рта у него, наверное, неприятно пахнет, а освежающие пластинки остались в сумке.

На поцелуй уходит не больше двух секунд, после чего Торрес отстраняется как не в чём ни бывало, хлопает Сауля по плечу и, прежде, чем влиться в общее ликование, уверенно напоминает:
«Не переставай мечтать».

Сауль пытается похлопать растерянно глазами, но всё его тело — в жесточайшем нокауте.

Следующие дни проходят без подобных... происшествий. Целыми днями команда тренируется в поте лица. Симеоне и строгий взгляд Ортеги «ласково» обещают спустить три шкуры с того, кто вздумает работать без усердия или, наоборот, с излишним рвением. Накануне важнейших матчей травмы никому не нужны.

Сауль умудряется выполнять все упражнения правильно, а, главное, - не спускать с Торреса глаз. Фернандо ничем себя не выдаёт. По нему не скажешь, помнит ли он тот поцелуй или нет, - он ведёт себя привычно. Позволяет Саулю вертеться рядом, касаться, развлекать себя, уходить вместе с тренировок, но не более того... Пару раз Сауль делает порывистое, откровенное движение навстречу, намекающее на ласку, но Фернандо мягко его останавливает, ловко переводя всё в шутку. Не всё же коту масленица, успокаивает себя Сауль и не спешит разочаровываться.

В ответном матче с Баварией забивает Антуан, и этого гола, против двух баварских, хватает, чтобы пройти в финал Лиги Чемпионов. Команда снова ликует. Сначала, оккупировав Альянц Арену, а дальше — в раздевалке. Гризманн — главная звезда вечера, танцует в одних трусах под французский рэп, фотографируется со всеми на телефон, звонит Эрике и поёт колыбельную дочке. Сорванным голосом. Чуть хрипло, чуть не плача.

Сауль сидит рядом с Торресом, улыбается и старается словить каждый его взгляд, даже не ему предназначенный. Он успел снять мокрую футболку, шорты и нацепить спортивные брюки, на всякий случай положив в карман упаковку освежающих пластинок. Фернандо пока в форме, от него пахнет победой и незабитым пенальти: сладко-горький запах, запах, который смывается душем, временем и горячим чаем.

«Хочешь горячего чаю?» - спрашивает Сауль. - «Я налью».

Фернандо кивает и поднимается вслед за Саулем.

В самом углу раздевалки, за небольшим выступом, для команды оборудован стол со всем необходимым: чай, кофе, печенья, энергетические батончики.

Сауль наливает Торресу чай. Его руки слегка, почти незаметно дрожат. Фернандо следит за каждым его движением и скользит странным взглядом по его голому торсу.

Горячий напиток дымится, и Сауль передаёт его в руки Фернандо. Тот забирает чашку из чужих рук и, глядя поверх керамического края в глаза Саулю, делает первый осторожной глоток. Потом медленно возвращает чашку на стол, тянет руку вперед, к голой груди Сауля и проводит большим пальцем по красной, боевой полосе, спускающейся от ключицы вниз. Дойдя до самого конца, подушечка опускается на сосок, и Сауль чуть не давится слюной. И так не вовремя начинает кашлять.

«Ш-ш-ш», - шепчет Торрес, обнимает его ладонью за шею и притягивает к себе, свободной рукой слегка хлопая по спине.

Сауль утыкается лбом Торресу в плечо и лезет в карман за пластинками. Сквозь тонкую ткань спортивных штанов ощущается собственная, нарастающая эрекция.

Когда кашель заканчивается, Фернандо отпускает Сауля и видит, как тот вылупляет одну из пластинок.

Его взгляд неожиданно меняется, становясь серьезным. Он забирает из чужих пальцев голубую пластинку, подносит к лицу и нюхает.

«Что это?»

«Освежающие пластинки», - со всей наивностью отвечает Сауль, не понимая, что тут странного.

«Они случайно не от астмы?» - спрашивает Фернандо, и в его голосе звучит доселе невиданная обеспокоенность. Даже какая-то незнакомая Саулю взволнованность.

«Нет, у меня нет астмы», - просто улыбается Сауль. - «А у тебя?»

Надо же как-то разбавить неуютное недоразумение.

«И у меня нет», - облегченно вздыхает Торрес.

«А у кого есть?» - хочет спросить Сауль, но не успевает.

Не успевает, потому что Фернандо протягивает ему его же пластинку, зажатую между пальцев, и тихо говорит:

«Возьми».

Сауль послушно размыкает губы, и Торрес кладёт ему пластинку в рот. Не просто бросает, а именно кладет, касаясь пальцами языка и зубов. И всё это время их взгляды не расстаются.

Фернандо облизывает кончики пальцев.

«Мятная?»

И прежде, чем Сауль успевает утвердительно кивнуть, он снова кладёт ладонь ему на шею, притягивая к себе, и впивается в его рот своим.

На этот раз всё серьёзно. Всё по-настоящему. Сначала Торрес изучает губы Сауля одними лишь губами. Делает это нежно и ласково, мягко прихватывая то нижнюю, то верхнюю по очереди. Изнанка его губ горячая и влажная, и Саулю хочется дальше, глубже. Он нетерпеливо открывает рот, и язык Фернандо ловко скользит внутрь, в мятно-вязкое нутро. Сауль слегка стонет, поскуливает и выталкивает всё ещё живую пластинку навстречу языку Торреса, и тот ловко поддевает её и забирает себе. Теперь мятная конфетка у него во рту. Фернандо убирает язык, запирается и улыбается. Его глаза горят хитрым возбуждением, а губы Сауля горят от мяты и ласки. Он снова тянется к губам Торреса и шепчет:

«Моё».

«Возьми, раз твоё», - дразнится Торрес и приоткрывает губы. Заметно схуднувшая пластинка зажата у него между зубов.

Сауль набрасывается на рот Фернандо, обнимая того за шею вспотевшими ладонями, прижимается голой грудью к мягкой, влажной ткани его футболки, и сразу, настырно проталкивает язык в чужой, такой податливый сейчас рот.

Они целуются страстно и голодно, уступая друг другу по очереди, лижутся. Сауль нетерпеливо мычит в чужой рот и со всем отчаянием думает, что он, пиздец, втюренный в этого человека... А пластинка всё тает и тает, пока не исчезает полностью, оставляя после себя прохладный, терпкий вкус.

В самом конце, когда член Сауля уже бессовестно тычется в бедро Торреса через тонкий материал, Фернандо шепчет обезумевшим, жадным шёпотом в чужие губы:

«Почему мы ещё не переспали, Сауль Ньигес?»

И Саулю ничего не остаётся, как обессиленно рассмеяться.

«ПОЧЕМУ ТЫ ЕЩЕ ДРЫХНЕШЬ, САУЛЬ НЬИГЕС?» - долетают до него громкие слова его подружки и подушка, которая безжалостно врезается в левое ухо.

Сауль резко разлепляет глаза. Он в своём доме, в своей спальне и, самое главное, со своими собаками, которые взгромоздились на его голую грудь всеми своими восемью лапами и беспрестанно лижут его нос, уши, щёки, губы...

И тихонько поскуливают.

3. Травма: напишу, как один из персонажей переживает какую-то травму.
4. Убийство: напишу, как один из персонажей убивает другого. *занятно paulina-m*
5. Дом: напишу, как персонажи живут вместе. *занято paulina-m*

Не дом. Рамос/Торрес

Это не совсем их… дом. Они избегают его так называть. Чтобы не смущаться. Чтобы не запутаться. Чтобы не привыкнуть. Это уютная квартирка на последнем этаже двадцатиэтажки из красного кирпича, прямо под мадридскими облаками. Серхио купил её в 2006, через год после того, как он перешел в Реал Мадрид и через месяц после того, как они с Торресом стали любовниками.

Поначалу эта была обыкновенная трехкомнатная коробка с жёлтыми крашеными стенами, темно-коричневыми паркетными полами, чистенькой ванной и белоснежным унитазом – ничего выдающегося, такими квартирами завалено пол-Испании. Но это было до Фернандо. После того, как они впервые провели тут ночь, занимаясь любовью на надувном, купленном в ближайшем супермаркете матрасе, квартира словно преобразилась.

Ранним утром, когда Серхио уже не спал, а, подперев рукой голову, рассматривал спящего Торреса, всё вокруг ему казалось идеальным: немытые стёкла, щели между паркетными досками, убогие светильники на потолке, неровные косяки, отросшие темные корни волос Фернандо, задроченный им же самим прыщ на подбородке и даже слюна, которую Торрес пускал во сне… Центральной фигурой в во всей этой сомнительной композиции был, как обычно, Фернандо и его манящая привлекательность, а поэтому...

Всё. Было. Идеально.

Постепенно они тут обживались. Не специально, конечно, но иначе было нельзя. Нужно было где-то хранить лишнюю пару носков, бельё, несколько маек и рубашек, этим двум молодым лбам нужно было есть и пить. Поэтому Торрес купил комод и шторку для ванной, которой очень гордился. На ней водили хороводы лягушки, и Рамос ржал и целовал Фернандо в веснушчатый нос. Ржал и целовал. Серхио купил банку чая, кофемашину, кучу лёгких снейков и несколько плиток шоколада, потому что Торрес обожает шоколад.

Надувной матрас обзавёлся парой подушек, одеялами и простыней. Никто из них не заговаривал о полноценной кровати, потому что это было бы чем-то слишком… статичным, чересчур серьёзным, страшно большим, как корабль. Корабль, который, как интуитивно догадывался каждый из них, мог их потопить. Надувной матрас их удовлетворял более чем. Особенно, когда Фернандо, изо всех сил смущаясь, но, никогда не отказываясь, вставал на четвереньки, прогибаясь в пояснице, и Серхио брал его сзади.

Ещё были книжки Торреса, диски Серхио, телевизор и, святая святых, игровая приставка. На подоконниках стояло несколько бутылок белого рома и красного севильского. Можно было завести цветы, как делают многие нормальные... пары, но в том-то и дело, что они никогда не были нормальной парой, чтобы заводить цветы, сколько бы дубликатов ключей не лежало в их карманах.

Они пили крайне редко и только по особым случаям: крестины, именины, дни рождения, успехи сборной, первый анальный оргазм... Торресу хватало совсем немного, чтобы опьянеть, не больше десяти капель, честное слово! Рамос клялся, что купит пипетку и будет отмерять ровно десять капель ему в рот, как котенку. Самому же Серхио хватало и того меньше, чтобы почувствовать себя окрылённо-пьяным: чужого звонкого смеха, ночного запаха из раскрытого окна, обманчивого ощущения свободы и смешного трюка Фернандо. Это его секрет, его маленькая тайна, о которой знает (по крайней мере, знал) только Рамос. Торрес — один из тех людей на планете, которые умеют доставать языком до кончика носа, и только за один этот фокус, как полагал Серхио, его можно было любить до бесконечности.

А иногда Рамос пил один одинёшенек и пил очень горько. Это случалось в те дни, когда Фернандо отменял свидания и не приходил, предпочитая провести время со своей настоящей парой в... настоящем доме. У самого Рамоса долгое время не было никаких обязательств, он всегда был вольной птицей, а Торрес же как будто появился на этот свет, чтобы нести обязательства: перед командой, перед болельщиками, перед семьёй, перед самим собой и, конечно, перед этой... вшивой ведьмой Олальей. «Вшивая ведьма» обычно являлась посередине красного севильского, и Рамос морщился, со слезами на глазах укоряя себя за грубость к вполне милой девушке.

Никто не виноват, а прежде всего Олалья, что называть вещи своими именами так больно.

А потом Торреса купил Ливерпуль. Накануне отъезда они провели ночь вместе, а на утро Фернандо с виноватым и глубоко несчастным видом протянул Серхио свой комплект ключей. Это могло бы стать их грустным и не менее красивым концом, если бы Рамос не округлил глаза и не спросил:

«Что, по-твоему, ты делаешь?»

«Возвращаю тебе ключи от квартиры». - Сказал рассудительный Торрес.

«Нет, Нандо», - замотал головой Серхио. - «Ты мне цинично возвращаешь ключи от моего сердца».

Настала очередь Торреса округлять глаза.

«Запомни, ничего не изменилось между нами и никогда не изменится. А своё сердце, отданное безвозмездно, я обратно не приму. К тому же оно потрёпанное и явно пользованное, поэтому извини...», - Серхио вызывающе улыбнулся.

«Или, может быть», - продолжил он. - «Ты хочешь вернуть мне все наши ночи? Тоже не пойдет», - деловито прицокнул он. - «Они все в пятнах...»

«В пятнах?» - удивился Фернандо, не поспевая за мыслями любовника.

«Ага», - кивнул Рамос. Он обнял Торреса за шею жёсткой, настойчивой ладонью, резко притянул к себе и прошептал: - «Как простыни. Все в пятнах спермы, милый».

Фернандо выкрутился из рук и покраснел. На его губах уже зацветала довольная, привычная улыбка.

«Или мой покой?» - поинтересовался Рамос. - «Мой девственный покой, который после встречи с тобой изменился до неузнаваемости? У моего покоя теперь три седых волоса!» - возмутился Серхио.

Торрес тихо хохотнул.

«Ты что считал?»

«Не мог удержаться».

«Поэтому», - он протянул руку и уверенно загнул ладонь Фернандо обратно в кулак. - «Я не приму никакие сраные ключи. Это не наш дом, да, но это всегда будет нашим местом, когда тебе захочется краткого забвения и... искусного минета».

«Ты можешь быть серьёзным, Сесе?» - засмущался Торрес, опуская голову и пряча взгляд.

«Ты даже не представляешь, насколько я серьёзен сейчас». - Тихим, низким голосом признался Рамос.

Фернандо молча согласился со всеми красочными доводами, вздохнул, убрал ключи в карман и направился к двери. А у самого порога обернулся и, глядя на Серхио чуть ли не с мольбой, попросил:

«Только никого не води сюда, пожалуйста».

Видимо, именно это и волновало его всё последнее время. Что он уедет в свой Ливерпуль, а его дорогой Чехо пойдет в разнос, ища своего забвения. Умные книжки, разбросанные по паркету, самый молодой капитан Атлетико в истории, школы, институты, талантище, невыносимая красота, а на деле — неуверенность перед будущим, неуверенность перед прошлым. Серхио подскочил к нему и обнял от всего своего горячего севильского влюбленного сердца. Сжимая в объятиях и кусая до боли губы.

«Я тоже люблю тебя, Нандо. И всегда буду».

Полетели рутинные скучные месяцы, разбавленные победами обоих и телефонными звонками. Они регулярно встречались в сборной и весело проводили время. Иногда Серхио заезжал в квартиру, чтобы забрать счета и предаться воспоминаниям. Время от времени ему эту было нужно. Он тихо бродил по комнатам, съедал шоколадку, рассеяно проводил пальцами по пыльным поверхностям... Говорят, что пыль на девяносто процентов – это мельчайшие частички человеческой кожи, а значит, то, что оседало на кончиках пальцев Серхио, принадлежало и Фернандо. Хоть в таком, призрачно-обманчивом виде, Торрес всё ещё присутствовал в их… не доме.

А потом грянул Лондон и Челси, и однажды, после короткого сообщения, Фернандо возник на пороге квартиры, открыв дверь своим ключом. В Мадриде было уже довольно тепло, но Торрес выглядел почти закуковавшим, а его коротко стриженые волосы пахли английской сыростью. Рамос обнял его крепко-крепко, поцеловал и поспешил набрать ему горячую ванну, ничего не спрашивая. Он всё знал и без него.

Фернандо сидел в тёплой воде, обняв колени руками, и бессмысленно смотрел перед собой. В стену. Он мог бы продырявить её своим угрюмым, тяжёлым взглядом, если бы Серхио его не отвлёк, любовно взъерошив его короткий, упрямый ёжик.

«Залезай ко мне», - просто попросил Торрес, вскинув печальный взгляд.

«Нандо», - мягко улыбнулся Рамос. – «Тут мало места. Это тебе не джакузи».

«Залезай ко мне», - снова повторил Фернандо тем же пресным голосом.

Серхио послушался. Он разделся и кое-как уселся в ванну. Их коленки упёрлись друг в друга, вода почти остыла, стремительно отдав всё своё тепло Торресу. Они сидели и смотрели друг на друга. Долго и понимающе. Потом Рамосу вздумалось целоваться, потому что он не пробовал этих губ уже очень давно. Они расплескали воду по полу, возясь в объятиях друг друга, сорвали занавеску с лягушками, и Фернандо наконец-то рассмеялся. Хоть и не полным, свободным смехом, но всё уже было не так страшно, как два часа назад.

Они занимались любовью тягуче и медленно. Серхио входил плавно и осторожно, будто боясь что-то поломать в Торресе. Кроме того, что и так было уже поломано. Гладил его вспотевшие виски, целовал лицо. Фернандо отдавался со всей честностью и преданностью, которые никуда не делись с 2006. Но было что-то еще, в его глубоких вздохах и движениях, опасное, неприятное. Какая-то неизречённая, невыстонная мука… Это что-то не касалось Серхио, а касалось самого Торреса, но Рамос не привык ставить различий.

Ночью Серхио проснулся от того, что вторая половина надувного матраса была пустой и лёгкой. Торрес стоял на балконе, опираясь на перила, и вглядывался в ночной, блестящий город.

Рамос подкрался к нему, обнял сзади и поцеловал в шею.

«Что ты тут делаешь?»

«Не бойся», - тихо сказал Фернандо. – «Прыгать не собираюсь».

«Хорошо», - прошептал ему в короткие волосы Серхио. – «А то мне пришлось бы с тобой».

Торрес молча, благодарно подался назад в его объятия.

«Не расстраивайся. Всё будет хорошо, Нандо», - сказал Рамос.

«Это твой совет?» - улыбнулся Торрес.

«Нет, это цыганское пророчество», - улыбнулся в ответ Серхио.

Пророчество не сработало с Миланом, зато сработало позже, когда Фернандо вернулся в Мадрид. Сработало так, что у половины рты пооткрывались, а у половины – захлопнулись. Торрес начал забивать. Забивать Реалу, забивать Барселоне. Играть так, как всегда умел. Серхио казалось, что он ждал этого больше самого Торреса. И успехов Торреса на поле он ждал даже больше, чем их совместных ночей в их застоявшейся в своём одиночестве квартире. Но квартира всё ещё была, никуда не делась, и ключи всё ещё были у обоих…

Теперь они встречаются гораздо реже. Рамос тоже обзавёлся определёнными обязательствами, от которых бегал долго и упорно. Шутка ли, дважды отец и капитан лучшего клуба. И ничего, что Фернандо вредно морщится от последнего утверждения, это ничего не меняет, Серхио получил от жизни почти всё. Он научился смиряться, научился любить без мучительно-глупого надрыва и боли.

А когда Торрес лежит у него на плече после занятий любовью, Рамос позволяет себе наивную мысль, что от жизни он получил всё. Только вот…

«Мне страшно, Серхио», - тихим, серьёзным голосом признаётся Фернандо.

«Знаю», - гладит его по привычным, светлым волосам Рамос.

«Ты даже не представляешь, как это для меня важно…»

«Знаю», - спокойно продолжает Рамос, прикрывая тяжёлые веки.

«Поэтому…», - начинает и осекается Торрес.

«Что?» - спрашивает Серхио.

«Поэтому на Сан-Сиро я прошу тебя играть, как ты умеешь, как ты любишь».

«Это что ещё значит?» - удивляется Рамос.

«Не подставляйся мне».

«Ха-ха!» - чуть натужно смеётся Серхио. – «Нандо, тебе я готов подставляться только в постели и нигде больше».

«Я тебя знаю, ты способен на такое».

«Способен на что? На то, чтобы подвести свой клуб, своих фанатов?»

«Способен чуть-чуть схитрить… ради меня».

«А я знаю тебя. Ты и без моей хитрости сыграешь отменно», - небрежно подтягивается Серхио. Голова Фернандо соскальзывает на его собственную подушку. Торрес еще несколько секунд буравит Рамоса проницательным, нравоучительным взглядом и вздыхает. На улице самая тихая ночь на его памяти: ни сирен, ни лая собак, ни хора цикад – всё как будто притаилось и подслушивает, до чего они договорятся.

«А знаешь, когда мне было страшнее всего?» - меняет тему Серхио, переворачиваясь на бок и по-детски складывая ладони под головой.

«Когда?» - спрашивает Фернандо.

«Помнишь игру на Кальдероне, когда ты так бездарно нырнул, изображая вселенскую боль?»

Торрес хмыкает и поправляет:

«Когда ты бездарно сфолил на мне, съездив по ногам».

«Ты до конца жизни намерен стоять на своём, упрямый», - восхищается Рамос.

«И это тебя так напугало?»

«Не это», - мотает головой Серхио. – «После свистка судьи ты так посмотрел на меня, чуть не спалил глазами, крикнул что-то ругательное, а после матча, как бы я не искал твоего взгляда, ты его избегал. Мы так и разъехались, не поговорив и не взглянув друг другу в глаза. А на вечер у нас были планы. Мы собирались встретиться тут и устроить ночь любви».

Фернандо тихо фыркает.

«Я заехал на базу», - продолжает Рамос. – «Выслушал все нравоучения тренера и помчался на квартиру. Лил жуткий ливень. Машины застряли в километровых пробках. Я доехал до проспекта и понял, что теряю время. Ничего не двигалось, а дождь всё лил и лил, как бешеный. Я бросил машину у обочины и пошёл пешком».

«Это же километров пять», - поражается Торрес.

«Семь. И вообще-то я не пошёл, а побежал…У меня на ногах дурацкие сандалии, а за спиной – рюкзак, с волос течёт…»

«И что дальше?» - заворожено слушает Фернандо.

«В какой-то момент мне всё это надоело, я увидел у магазина старенький велосипед и…украл его».

«Ты украл велосипед?» - медленно переспрашивает Торрес, давя смех, а его глаза заметно расширяются даже в темноте.

«А что мне было делать, Нандо? Я так боялся, что тебе здесь не будет. Я так боялся и не мог ждать. К тому же я не просто его украл, а выгреб из кармана все деньги, какие были, и положил их под камень вместо велосипеда».

«Ты просто гений», - улыбается Торрес.

«Ну вот я ехал, крутил эти заржавевшие педали и молился, чтобы ты оказался в квартире, чтобы наша перепалка на поле не вышла мне боком».

«Сколько же ты ехал?» - уточняет Фернандо с тихой нежностью.

«Не знаю… На этой колымаге вышло минут пятнадцать, двадцать… И вот я подъезжаю к дому, бросаю взгляд на последний этаж и вижу свет…»

«Я ждал тебя», - говорит Торрес. – «И готовил…»

«Спагетти. Помню», - улыбается Рамос.

«С сыром. Они подгорели, потому что тебя долго не было, и я волновался, что ты вообще не придёшь», - признаётся в свою очередь Фернандо.

«Вот тогда мне было страшнее всего, Нандо», - вздыхает Серхио. – «Не увидеть свет в окне, не найти тебя… дома».

Они молчат и смотрят друг на друга как в первый раз. Любопытно-пропаще. А на далёком горизонте занимается заря, окрашивая их… не дом в первую полосу несмелого, чуть розоватого света.


6. Праздник: напишу, как персонажи вместе встречают праздник.
7. Розыгрыш: напишу, как персонажи разыгрывают друг друга.
8. Шрамы: напишу, как один персонаж трогает шрамы другого.
9. Рисование: напишу, как один персонаж рисует другого.
10. Тепло: напишу, как согреваются персонажи. *занято неизвестным юзером*
11. Утешение: напишу, как один персонаж комфортит другого.
12. Выпивка: напишу, как персонажи вместе пьют.
13. Игра: напишу, как персонажи во что-то играют.
14. Любовь: напишу, как у персонажей начинается роман. Это заявка не представленного тут юзера))

Туман
Юрай Куцка/Андреа Поли

Он никогда не хватал звёзд с неба. Это набившее оскомину клише, но его жизнь, в принципе, и была одним сплошным клише. По крайней мере, по футбольным меркам. Его карьера никогда не грозилась превратиться в сказку. Будучи подростком и выступая за свой первый клуб, он не просыпался посреди ночи в липких трусах из-за того, что ему пригрезилась сияющая золотая бутса или отполированный золотой мяч, - в мечтатели он записал бы себя в последнюю очередь. У него на родине не принято строить воздушные замки, там предпочитают работать по-настоящему, до седьмого пота. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь. Транспарант с этим лозунгом мог бы спокойно болтаться где-нибудь при въезде в Словакию, а сразу за ним, по обе стороны от дороги, - раскинувшиеся аккуратно возделанные, сельскохозяйственные угодья. Иногда Юрай скучал по тамошнему запаху зреющей пшеницы и пыльному аромату буйных придорожных цветов. Всё это вместе делало его счастливым. Тогда.

Италия другая. Она чарует с первого вздоха. И простота Юрая, его незамысловатость пришлись итальянцам по вкусу. Итальянцы считают себя чем-то уникальным, лучшим, что когда-либо ходило по этой земле, и чтобы благополучно тут прижиться, ты должен быть готовым впитать их стиль, а не делиться собственным. Итальянцев не интересует твой вкус, который ты притащил с собой из родных мест, он всё равно никого не впечатлит, может быть, только позабавит. По здешнему мнению, есть только два вкуса: плохой и итальянский, поэтому если хочешь, чтобы тебя хоть немного приняли за своего, ты должен быть вечно… голоден. Голоден, чтобы объедаться и не забывать хвалить их еду. Голоден, чтобы любить их шмотки и не лениться покупать десятый по счёту галстук в горошек. Голоден, чтобы впитывать в себя итальянские манеры и привычки и не тяготиться ими. Голоден, чтобы не уставать наслаждаться бесчисленными местными красотами. И в то же время, ты должен быть довольно умным, чтобы хитрые итальянцы не разглядели в тебе ненужного подобострастия и глупого подхалимства, потому что тебе никогда не стать итальянцем настолько, чтобы искусно выдавать фальшивку за чистую монету.

Юрай не задумывался над всеми этими мелочами, отправляясь в Италию, он просто готов был… пахать. Как привыкли пахать все его предки. И он пахал. Сначала в Дженоа, а потом в Милане, куда попал транзитом через Интер. Главный клуб Италии купил его за скромную трёшку, но сам Юрай готов был грызть зубами землю, готов был вспахать легендарный Сан-Сиро, как если бы стоил миллионов тридцать, не меньше. Он сразу понял, что Милан это пик его карьеры, потому что такие простые парни, как он, всегда знают, когда на крючок попалась крупная рыба.

В клубе его приняли хорошо. Он не был претенциозной звездой, но и ноунеймом не был тоже: он мог претендовать на золотую середину. Он удачно вписался в схему тренера, который сам был родом с балканских земель, и когда на тренировках Михайлович шутил, обзывая некоторых увальнями и мешками с картошкой, смеялся лишь он сам и Юрай Куцка, который хорошо был знаком с подобным юмором.

С первых игр Юрай со всем усердием впрягался в игру, тащил атаки, трудился от чистого сердца и сразу приглянулся фанатам клуба. У него стали просить автографы, игроки стали приглашать в чисто итальянские компании и водить по суперсекретным только-для-своих местечкам.

В Милане Юраю было хорошо. И не последнюю роль в этом играл Андреа Поли.

Для Куцки Андреа был квинтэссенцией всего итальянского, всего самого красивого. Красота парня бросалась в глаза с первых секунд, но не казалась вычурной или капризной. В ней была та изысканность, та небрежность, которая отличает типичных итальянцев. У Поли была, что называется, вкусная красота. Даже на вид она не была пресной, будто пластиковой, как у некоторых красавиц и красавцев, а Куцка в свое время пробовал и тех, и других, и не была приторной, - она была в меру, живой, аппетитной. По итальянским меркам Юраю это сравнение казалось очень удачным, оно отражало всю суть Андреа Поли. Да, Поли вызывал в нём аппетит. Здоровый сексуальный аппетит.

Сам Андреа поначалу не выказывал особых знаков внимания Юраю, держался с ним ровно и вежливо, как со всеми остальными неблизкими игроками. И привыкший не хватать звёзд с неба, Куцка не особо расстроился, сразу же приучив себя к мысли, что Поли ему, скорее всего, не видать, как собственных проколотых ушей.

Хватит с него и Милана, лучшего из того, что случалось с Юраем за всю его сознательную жизнь.

Но человек предполагает, а… Романьоли располагает. Это активный парень сразу сдружился с Куцкой, найдя с ним массу общих интересов: тусовки, татуировки, баскетбол, разноцветные шнурки и жуткий адреналиновый голод. Они оба играли в схожей манере: разрушая, - созидать, но, главное, чем заразил его Алессио, это поиск свободы, свободы в желаниях и в поступках. Молодой, озорной Алессио не боялся рамок, не видел причин, чтобы не попробовать, если очень хочется. Если ты защитник, это совсем не значит, что ты не должен стремиться забивать. Если ты, футболист, это совсем не значит, что в один прекрасный день ты не можешь запрыгнуть на свой спортивный байк и укатить из города, куда глаза глядят. И если ты не итальянец и не безупречен, как некоторые, это, уж тем более, не означает, что в один прекрасный день, тебе не улыбнётся удача, и ты не проснешься в постели рядом с тем, о ком думаешь непозволительно часто.

Романьоли сделал Куцку своим. Своим, то есть близким к другим итальянцам. То есть, к Андреа Поли.

Андреа хоть и был осторожным парнем, но Алессио доверял. Видимо, тоже очарованный его задором и пылкостью. И при любой возможности Куцка пока еще не нагло, но уже смело, крутился рядом с Андреа. Он не был навязчивым, но и чересчур скромным не был. Он просто был парнем, который хотел другого парня, которому бы мог сделать очень приятно, если бы только тот ему позволил. Он всегда умел распоряжаться своей нежностью и силой в постели, как надо, умел быть неутомимым любовником и заставлять своего партнера испытывать оргазм за оргазмом, пока, наконец, обессилев, они не проваливались в сон. Юрай обычно прижимался к чужому горячему телу вплотную и клал голову на чужое плечо, и никакая сила в мире, никакие доводы не могли его лишить этого трогательного, щемящего удовольствия. При мысли о том, как пахли бы кудри Андреа после их долгого секса, как пахла бы его шея и стучало сердце, отдавая в ладонь Юрая, лежащую у него на груди, Куцка привычно глотал вязкую слюну и начинал вести себя совсем как ребенок. То есть малость дурно и неадекватно. Тискаться и задираться.

Он не обижался, если в какой-то особенно неудачный день Андреа вёл себя с ним холодно и чуждо. У Поли случались такие дни, когда он погружался в свои мысли о чём-то или о ком-то далёком. Тогда он становился рассеянным, но по-прежнему, очень красивым, и Юрай сходу прощал ему всё, не копя обиду. Он привык использовать то, что есть, и не заморачиваться о том, что его не касается.

В иные дни Андреа высокомерно дразнил всех подряд и его, в частности, специально говоря на непонятном диалекте. И Куцка со своим неплохим итальянским отчаянно искал взглядом Хонду, чтобы тот срочно научил его делать харакири. «Не понимаю, что?» - округлял глаза Юрай. Поли вздыхал и с наигранным сочувствием повторял всё то же самое, но медленнее. Что-то про фланги и дриблинг. «Это не слова, а какие-то сраные колючки, у тебя на языке», - фыркал он в сторону Андреа. «Колючки?» - уже нормальным, человеческим итальянским переспрашивал Поли. «Да, репей», - кривился Куцка. - «Который вот так пристанет к волосам — не выдергаешь!» - и он хватал Андреа за шею, очень деликатно хватал, и свободной рукой взъерошивал его кудрявые, густые волосы, которые иногда пахли (не может быть!) зреющей пшеницей.

Однажды Андреа на бегу признался Юраю: «Мне нравится твоё сальто». Имея в виду то сальто, которое Куцка делает в сборной и делал в Дженоа. И пока Юрай прикидывал на сколько его оштрафует Милан, изобрази он со своей недавней травмой подобный трюк на Сан-Сиро, Андреа спросил: «А что нравится тебе в Милане?» В его голосе не было интима, не было приглашения, и во взгляде, когда Юрай взглянул пытливо в его сторону, тоже не было ничего двузначного, поэтому он озвучил первое, что пришло ему в голову и что было правдой от начала и до конца. «Мне нравится туман». Андреа даже остановился от любопытства. Юраю понравилось, что он смог удивить парня. «В Милане самый красивый туман», - задумчиво произнес он, вглядываясь в горизонт. «Особенно в апреле», - подтвердил Поли и мягко, понимающе улыбнулся. - «Поздравляю, у тебя развивается настоящий итальянский вкус». Добавил он и побежал снова.

А иногда Андреа невыносим. Как сегодня. Смеётся, щурится на солнце, машет руками, шутит со всеми подряд, иронизирует. Привлекает к себе взгляды всех собравшихся. Большинство просто улыбается и смотрит слегка отсутствующим взглядом сиесты, зато Юрай смотрит и слушает за всех. Внимательно и заинтересованно, как будто он — главный зритель, как будто представление разыграно для него. Смотрит с жадным, немного скованным восхищением, и Андреа продолжает. Как нарочно. Крутится совсем рядом, подхватывает чью-то удачную шутку и мягко толкает Куцку в плечо. Невзначай. Как своего. Азарт передается по тёплому, весеннему воздуху и электризует все нервные окончания. Юрай счастливо подхватывает эту весёлую толкотню, обнимает Поли за плечи, слегка забрасывает ногу тому на бедро, изображая какой-то приём-захват, который особенно хорошо работает, когда оба голые и в постели, и сам не зная с чего шепчет ласковой скороговоркой ему на ухо: «Chcete, aby som, krаsne?»* Поли делает шаг в сторону, уходит от объятий, а Куцка его и не удерживает, пребывая от своей откровенности в приличном шоке. Радует, что итальянцы кроме своего языка и его непостижимых диалектов, других языков не знают, тем более, словацкий язык. Андреа трясет шевелюрой, активно жестикулирует и широко улыбается: «Что это было сейчас? Заклинание? Или ты меня оскорбил на своем языке, обозвал как-то неприлично? А еще что-то говорил про мой колючий, репейный диалект». Он веселится, как ненормальный, и снова пихается, уже обеими руками. Юрай улыбается ласково и плывёт от собственной смелости и дурости. Но Поли быстро всё забывает, не придавая особого значения какой-то иносказательной абракадабре, снова подходит ближе и уже сам прижимается к Куцке как к близкому знакомому, заглядывая в глаза мимоходом. И Юрай, всегда такой приземлённый, конкретный, вдруг впервые в жизни возводит прямо тут, в Миланелло, неприлично большой воздушный замок. Потому что в глазах Андреа, на ресницах которого дрожит солнечный свет, в его открытой улыбке ему чудится пока смутное, но уже обрисованное по контуру "si".

*Chcete, aby som, krаsne? - словацк. "Хочешь меня, красивый?"

15. Смерть: напишу, как один персонаж оплакивает другого.
16. Ненависть: напишу, как персонажи ненавидят друг друга.
17. Соблазнение: напишу о том, как один персонаж пытается соблазнить другого. *занято неизвестным юзером*
18. Измена: напишу, как один персонаж отреагирует на измену другого. *занятно Chedi D.*
19. Песня: напишу, как персонажи вместе поют или играют на музыкальных инструментах.
20. Ребёнок: напишу, как персонажи вместе растят ребёнка.
21. Стихи: напишу, как один персонаж читает другому стихи.
22. Безумие: напишу об одном персонаже, как о пациенте психлечебницы, а о другом - как о докторе.
23. Пробуждение: опишу первое совместное утро персонажей. *занято paulina-m*
24. Свидание: опишу свидание персонажей.
25. Отношения по переписке: напишу, как персонажи переписываются по смс/скайпу/аське/ и тд. *занято vera-nic*

Перевранная советская классика)))) Практически плагиат))) Но я не в каноне, мне можно хулиганить))))

Барри валялся на диване и смотрел какую-то черно-белую голливудскую классику. Спокойная монохромная картинка, без ярких вспышек, размеренное действие, без жутких – сорвиголова - погонь и драк, умиротворяющие диалоги и… классическая любовь. И чего ему было не оторваться от экрана и не пойти помочь Айрис, которая возилась возле дома, высаживая в палисаднике садовых гномов? Совестливый Барри даже согнул худые ноги в растянутых спортивных штанах, чтобы сползти с дивана, на котором так хорошо, так беззаботно, так по-философски лежалось, но сдюжил лишь почесать острую коленку, потому что его внезапно посетила мысль.

То ли это вечерний запах из окна, то ли относительно спокойный день в Централ-Сити, то ли романтическая комедия, то ли эти чёртовы садовые гномы, но Барри взял со столика телефон и быстренько зашёл в WhatsAPP. Пролистав контакт лист почти до конца, он нашёл нужное имя (навеки спасибо Циско!) и вздохнул, обдумывая план. С ним всегда нужен план. По крайне мере, первая фраза. Чтобы заинтриговать. Правда, потом весь твой план провалится с треском, а твоя первая, хоть трижды гениальная фраза, будет использована против тебя, парень был к этому готов и был уверен, это возбуждает обоих. Лену важно всегда быть сверху, раз за разом оттачивая свое превосходство на Барри. А Барри… А что Барри? Барри был слишком умён, чтобы извлекать из этого собственную выгоду. Да и Лену он был нужен не менее. Всё, что в нём было хорошего, принадлежало и Барри, в том числе. Это хорошее откликалось на Барри, как бы суровый Капитан Холод ни пытался доказать обратное.

И Барри придумал.

Он напечатал:
— Ты только представь себе: меня нет, ты главный злодей в городе. И даже поспорить, подраться не с кем..

И начал всматриваться в экран, не моргая. Сообщение было прочитано через три секунды. Потом прошло ещё пять.

От Снарта:
— А ты где?

Барри улыбнулся.
— А меня нет.

Наверное, Снарт сейчас где-нибудь в Святых и Грешниках. Есть, пьёт, ещё чего... Но Аллен чувствовал его нарочито небрежное любопытство через расстояние.

От Снарта:
— Так не бывает.

Последовал короткий, типичный ответ, отмашка. Барри буквально видел надменную полуулыбку и хитрый прищур светлых, проницательных глаз.

— Я тоже так думаю, — нащёлкал парень. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?..

От Снарта, тут же:
— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься! И надеру тебе задницу, как обычно! Ты что напился?

Барри довольно поёрзал той самой задницей.
— Нет, не напился. Нет меня, нигде нет!

Одна из тех вещей, что привлекали Аллена в Капитане Холоде, была его терпеливость. По крайне мере, с ним, с Барри. Терпеливость и внимательность к его персоне, даже если эта персона вездесуща, крушит твои планы и путает карты.

От Снарта:
— Тогда, тогда… тогда я достану свою пушку и выморожу весь Централ-Сити со всеми его жителями, — последовал спокойный, терпеливый ответ. — И закричу: «Ааааа-лееен», а ты услышишь и закричишь: «Снаааааарт, я убью тебя!».. . Вот.

Барри сглотнул, но продолжил в том же духе.
— Нет, — напечатал он решительно. — Меня ни капельки нет, понимаешь? Может я на атомы разлетелся, может меня убили...

От Снарта. Мгновенно:
- Кто?

Барри довольно:
- Мало ли кто. Но МЕНЯ НЕТ! Ни в одном из миров. Нет меня..

Капитан замолчал на целую минуту, и Аллен видел его красивое, серьезное, нахмуренно лицо будто перед собой. И наконец.

От Снарта:
— Что ты ко мне пристал, Скарлет? Не напился он... Если тебя нет, то и ничего другого нет. Понял? Отвали.

И он мигом вышел из сети, став неприступным, суровым, как обычно, Капитаном Холодом.

Барри ещё с минуту полюбовался на их переписку, отложил телефон, сцепил в замок руки и потянулся. На экране главные герои под занавес дозрели до настоящего поцелуя с классическим, модным в то время, словно рисованным наклоном головы. Парень мечтательно завис на их поцелуе, по инерции тоже чуть склоняя голову набок, будто фантазируя о чём.
А потом все-таки поднялся с дивана. Всё тело было напряжено, почти вибрировало, ладони зудели, требовали... заняться чем-нибудь полезным, активным.

Аллен крикнул в открытое окно:

- Айрис, как дела?

И поспешил на помощь, надев кроссовки.

Вечер хоть и выдался прикольным, но, говоря языком Леонарда Снарта, садовые гномы сами себя не посадят.

иллюстрации, которые всё объясняют

Барри Аллен. Добрый и умный.


Леонард Снарт *слева* Любит воровать мёд золотишко и вообще опасен, если его рассердить.


А это Колдфлэш навсегда

запись создана: 09.05.2016 в 14:20

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я нашла тег для слэша

И он звучит так: Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви



может кто не знает, нате вам))

---

Всё-таки

в вере (именно в вере, а не в религии, дабы не затевать спор) всё очень взвешенно. Есть заповедь любить врагов, молиться за них, молиться за жестоких людей... Это не просто не легко, это почти ломка себя, путь в психушку. Но не всё так просто... Чтобы не копить зло на кого-то, не терзаться мучительной обидой, есть коротенькая молитва :"Господи, по молитвам любящих их спаси их!" Ты не желаешь человеку плохого и отпускаешь с миром на суд божий. По-моему это идеальный... фокус)) *гифка с карликом*

---

Я нашла гениальную гифку

ну чудо же? Пугает и завораживает))) И я сейчас примерно такая, обдумывая следующий пункт по заявкам читателей)) Хоть мне уже это все и надоело Но не буду тряпкой и закончу нах когда-нибудь!

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра