Фик

[queen-hysteria]

Название: Оригами
Персонажи: Марио Балотелли, Андреа Поли и еще парочка лиц в эпизодах
Рейтинг: нца
От автора: magica ispirazione (итал) - волшебное вдохновение. Мне понравилась сама идея черный и белый парень. Что, как и почему. И вообще Балотелли фигура неоднозначная. Грубый и в то же время ранимый чел. Классика) Марио действительно заводил себе свинью и никак не мог определить её пол, мучаясь с поисками пиписьки (дословно с его инсты)). И его любимый вопрос "Почему всегда я?")) И он взаправду пинал в свое время Поли в поясницу. У всех это тогда вызвало недоумение...

Фотки, которые мне помогали:









Первый раз, когда Марио его видит, он думает о вспышке света или об ослепляющем ударе в переносицу: неожиданно, больно, белизна затапливает глаза, пальцы сами собой сжимаются в кулак, ногти впиваются в ладони… Это совершенная белизна, свет словно сочится изнутри. Красота. Исключительный образец. Сердце замирает, губы облизываются, взгляд неотступно следует за новичком: прикидывает, измеряет, оценивает линии, углы, точки сгиба и излома. Наверное, со стороны Балотелли выглядит как последний хам, борзо разглядывающий новоприбывшего с головы до пят, или как озабоченный маньяк, выглядывающий жертву, или как хищник, или как странный, недалёкий тип, которому не знакомы нормы приличия, потому что люди частенько так и делают: с лёгкостью записывают Марио в идиоты, чем дальше, тем охотнее. Но Марио на это откровенно плевать, потому что на самом деле он, Марио, свободной художник, вдохновенная творческая личность, и всё в его жизни подчинено свободе, стилю и исключительности. А так как художника может понять лишь другой художник, то понимания Балотелли не ждёт. Что поделать, если вокруг тебя одна сплошная серая масса. Сам он, как прирожденный художник, предпочитает крайности, контрасты, противостояние цвета: чёрное – белое, белое – чёрное, но никак не серое. Серое он презирает. Быть белым или чёрным это одно, это твой исходный код – кому как повезёт, а быть серым это твой личный выбор. Убогий, скучный, трусливый выбор.

Ещё до того, как новенький оказывается рядом и протягивает Марио руку, тот знает, что кожа у него сухая и гладкая. Нежная. Балоттели смотрит парню в глаза с подавляющей наглостью и плотно сжимает пальцы вокруг аккуратной ладони. Отвечает на дежурное приветствие небрежным кивком и опускает взгляд. Просто не может не насладиться тем, как чёрное тесно переплетается с белым: несмотря на жаркое лето, парень совсем не загорелый, кожа у него лёгкого сливочного оттенка, ровная и приятная на ощупь, как чистый лист бумаги. Хочется повести пальцами выше, а потом ниже и проверить, везде ли она такая. Марио улыбается почти покровительственно и отпускает чужую руку. Кончики пальцев зудят в сладком предвкушении.

Как любой художник Марио стремительно увлекается идеей и принимается гореть в пламени творческих мук. Идею зовут Андреа Поли, и Марио не спускает с новенького глаз, не в силах налюбоваться. Но не самим парнем – вы чего? – а перспективами. Сколько удовольствия можно получить от идеи, сколько всего с ней можно сделать! – Марио не может налюбоваться собой. Всем давно известно, что через своё творчество любой художник только и делает, что любуется собой: самовыражение равно самолюбование равно неизбежный, оправданный эгоизм. Вот Марио и любуется. Любуется на тренировке и огрызается себе под нос, когда получает по шапке от тренера за свою ленивую рассеянность. Любуется на поле, когда новенький посылает мяч вразрез, и Балотелли забивает отменный гол. Любуется и злится, когда на разминке новенький смеётся в сторонке с Монтоливо, а сзади на Марио налетает Ньянг. «Смотри, куда прёшь, чучело», - окатывает Балотелли «лаской», грубо отталкивает парня в сторону и не без удовольствия и некоторого бахвальства ловит на себе испуганно-удивлённый взгляд новенького. Любуется в кафетерии, когда у новенького первый день рождения в Милане, и Марио незаметно подкрадывается к нему сзади, резко пригибает его голову к столу и впечатывает лицом в праздничный торт. «С днем Рождения!!!» - орут все, ржут и хлопают. Новенький в праведном гневе – разве что дым из ноздрей не валит. Балотелли фамильярно обнимает его за плечи и тычет пальцем в Монтоливо: «Его идея». Парень моргает быстро-быстро, все ресницы в белом креме, сопит возмущённо в сторону капитана, а непричастный Риккардо по-рыбьи выпучивает глаза, миролюбиво вскидывает ладони и мотает головой.

Их неплохое взаимодействие на поле расползается дальше и больше – прямиком в раздевалку. Как в игре Марио всегда чует, когда парень скинет ему пас, так и здесь он точно так же угадывает знаковые моменты. Или просто новенький по-особенному притихает, когда раздевается один при Балотелли, и тот реагирует на эту странную, волнующую тишину? Эта тишина сладкая и тягучая. Она звучит как пузырьки в содовой: пшшш….ааа…

У парня завораживающе светлая, чистая кожа, поблёскивающая от пота. И худые лопатки … И натянутые со всей строгостью белые подштанники, которые Балотелли давно раскусил. Парень с такой маниакальностью защищает свои тылы, что это наталкивает на определенные мысли. Когда чернокожий подросток достаёт где-то ствол, исключительно для самообороны, это означает, что ему не терпится продырявить кому-то башку. Потому что страхи и желания не существуют по отдельности, убеждён Марио, одно всегда отражает другое. Это две стороны одной монеты, это север и юг, это нападение и защита, это, если хотите, чёрное и белое. И если Андреа Поли с такой озабоченностью пакует свой зад в подштанники цвета невинности, это никакое не опасение, а взывание к. Подсознательно ему не терпится, чтобы кто-нибудь смелый до дерзости взял да и стащил их с него.

Балотелли усмехается слышно, почти пошло, и, раздевшись до трусов, вальяжной походкой направляется в душевую. Можно, конечно, идти обыкновенным путём, то есть не мимо белого, полуголого парня, от которого тяжелеет член, но тогда не получится мазануть взглядом по его профилю, по его приоткрытым влажным губам, не получится заметить у него мурашки вдоль острых позвонков, не получится шлёпнуть полотенцем по его симпатичной заднице и протянуть за спиной вызывающе: «Аандреааа…». И рассмеяться уже в голос, когда парень чуть ли не подпрыгивает на месте от неожиданности. Хотя какая уж тут неожиданность…

Марио дрочит под душем, как дома, не скрываясь. Отрывисто дышит и низко, хрипло стонет. С полной уверенностью, что его слушают. Так и есть. Когда Балотелли возвращается, в раздевалке висит резкий, стыдный запах чужого возбуждения, а у шкафчика парня – вопиющий беспорядок, как будто тот спасался от пожара. Марио усмехается и качает головой, медленно обтираясь белым, пушистым полотенцем.

Через неделю Балотелли подваливает с конкретным предложением: «Поехали ко мне? Я тебе кое-что покажу». Если он всё верно рассчитал, то парень согласится, и тогда Марио, наконец, узнает его секрет и удовлетворит свою дикую одержимость. Парень чуть не роняет ключи от машины на землю и округляет глаза. Марио не теряется, не смущается – просто не умеет – и, передразнивая, расширяет свои в ответ: чего, ещё скажи, что я не прав, и ты не думал об этом? Парень сглатывает, бегло оглядывается по сторонам – на парковке кроме них никого, – и быстро кивает. «Езжай за мной», - бросает ему Балотелли и не спеша идёт к своей навороченной, белоснежной тачке.

Он думает о том памятном дне. Ему семь, и у него снова разболелся живот. Его привезли в больницу, положили в палату, подвесили капельницу, воткнули в вену иголку и прилепили к коже белый, удерживающий пластырь. Марио заторможено наблюдает за прозрачной жидкостью, сочащейся вниз по капле, и сдавленно глотает удушающие слёзы. Нет, ему не больно. Нет, ему больно, но не в животе – к этой боли он привык, – ему больно в груди. Больно и горячо. Неужели он настолько плохой, не красивый и глупый, что не нужен собственным родителям? И разве желания, которые ты загадываешь, задувая свечи на именинном торте, не должны сбываться? А он ведь задул разом все семь, даже стараться не пришлось! Для него это легкотня, он играет в футбол и стал сильным. Но желание не исполнилось, никто не позвонил и не пришёл. Марио ждал целый день, а вечером мать осторожно зашла в его комнату, присела на краешек кровати, кротко вздохнула и сказала, что его первые, его… настоящие родители больше не будут его навещать. Никогда.
Боль отступает медленно, но верно, и когда в палату заглядывает доктор, Марио храбрится, что у него ничего не болит. Доктор быстро пишет что-то у себя в блокноте, а потом достаёт из кармана халата небольшой предмет и протягивает его Марио. Мальчик смотрит недоверчиво на раскрытую ладонь – в руке у доктора сидит белый бумажный журавлик. Марио видел такие штуковины по телевизору. Люди мастерят из бумаги разных животных, цветы. Ему не понравилось. Но этот журавлик – совсем другое. Он аккуратный и красивый, и его хочется потрогать. Марио протягивает руку, тормозит вопросительно на подлёте и смотрит на врача. Мужчина одобрительно кивает, и журавлик оказывается у Марио в руке. «Это называется оригами», - поясняет врач. Балотелли вертит фигурку в руке. «Если хочешь, я могу научить тебя делать точно такого же», - предлагает доктор. Марио осторожно-увлечённо раздвигает бумажные крылья, очерчивает пальцем длинный клюв, заглядывает под хвост.
Он хочет.

Поли тоже похож на фигурку оригами, быть может, даже на того памятного журавлика. Или на чайку. Короче, что-то из птичьего. Лёгкий и какой-то невесомый. И Марио даже готов биться об заклад, что в койке он кричит громко, сочно и отчаянно.
Парень проходит в гостиную и осматривается. Ноги в белых носках бесшумно ступают по длинному ворсу. Балотелли даёт ему возможность оглядеться, прежде чем приступить к главному. Он уже никуда не упорхнёт – бумажные журавлики не летают.
Марио скидывает с себя лёгкую куртку и остаётся в майке-безрукавке.
«Выпить хочешь?» - подходит он к бару и наливает себе рома в половину стакана.
«Глоток», - отзывается парень и тихо откашливается. Голос у него сухой и напряжённый от интриги — заметно возбужденный.
Марио просто кивает, не торопясь подходит к стереосистеме и жмёт на кнопку. Колонки вздрагивают басами, звенящими, прыгающими звуками – звуками улиц.
«Любишь рэп?» - подступает к нему Марио и протягивает свой стакан.
«Не очень», - сообщает Андреа и делает один нервный глоток.
Возвращает стакан. Марио ухмыляется, допивает всё залпом, ставит стакан на журнальный столик поблизости и, распрямившись, внимательно смотрит на парня, слегка наклонив голову. У того на висках выступили капли пота, приклеили к себе волнистые пряди.
«А что любишь?» - спрашивает Балотелли, протягивает руку к его лицу и большим пальцем ведёт ему вдоль виска вниз по щеке, оттягивая тонкую, светлую кожу, вдавливая подушечку в твёрдые челюсти.
«Рок», - отвечает Поли. Нижняя губа у него влажно, розово блестит.
«Так я и думал», - развязно улыбается Балотелли. Он беззастенчиво трогает его губу, теребит подушечками, слегка оттягивает. Ему хочется рассмотреть детали, изучить штрихи, чтобы постичь, подчинить себе изящную форму. А потом забыть и увлечься следующей фигуркой. Как всегда. От старательности Марио высовывает язык, совсем как ребёнок, дышит часто и горячо. Алкоголь проник в кровь, взбаламутил голову и рванул вниз. – «Все педики любят рок». – Заканчивает он тяжёлым шёпотом.
Парень отталкивает его руку и хмурится. На щеках проступил румянец, какой бывает либо от мороза, либо от возбуждения. Тем временем температура в комнате под тридцать, не меньше.
«А сам-то ты кто?»
Марио хмыкает и лепит удивлённый вид.
«Я не педик. Среди чёрных нет педиков».
Парень смотрит на него с немой поддёвкой, прищуривается.
«Думаешь, как же мы ебаться будем, если я не из этих?» - озвучивает его Балотелли.
Глаза у парня сразу опа!
«Не волнуйся», - интимно приближает к нему лицо Марио. Заводит руку ему за спину и кладёт ладонь на поясницу. – «Ты у нас педик за двоих». – И бесцеремонно съезжает рукой ему по заднице, вдавливая кончики пальцев в центральный шов и утапливая их как можно сильнее между ягодиц.
Поли коротко, рвано выдыхает и упирает ладони Балотелли в грудь, когда тот рывком прижимает его к себе. Он него пышет возбуждением: белым, безотчётным. Чёрные так не возбуждаются и так не пахнут, там всё на равных, тут же – столкновение, экспрессия. Марио давно усвоил, что привыкшие чувствовать себя главными и благородными белые, когда раздвигают ноги перед чёрными, отдаются им без остатка, до самого дна. Чёрное страшно их оголяет, стирает стыд, поглощает робость, ломает позёрские манеры. Чёрное их… порабощает.
«Нравятся сиськи?» - играет твёрдыми мышцами Балотелли.
«Пфф..» - фыркает Поли чуть ли не высокомерно, но порочное дно уже проступает, угадывается в глубине его распахнутых зрачков.
«Нра-авятся», - самодовольно тянет Марио. – «Кое-что тебе еще больше понравится, обещаю», - делится он, глядя на его рот. Он не собирается его целовать, но укусить – вполне, чтобы почувствовать его вкус и чтобы дать ему почувствовать свою сильную, звериную натуру. Он прихватывает губу парня своими губами, засавывает, прикусывает. Грубо, жадно. Парень мычит.
«Раздевайся». – Приказывает Марио нетерпеливо и, отпустив Поли, стягивает с себя потную майку.
Парень оглядывается по сторонам, изображая «белое» недоверие. Белые всегда ждут, что им постель розами закидают, а потом заводятся и чуть ли не в подворотнях готовы трахаться.
«Не тупи», - по-простому просит Балотелли, стаскивая разом джинсы с трусами.
Парень мешкается, раздеваясь кое-как, приходится ему помогать. Марио раскидывает его одежду вокруг, ну точно птичку ощипывает. Со своей ширинкой парень справляется сам и медленно, церемонно начинает приспускать по бёдрам джинсы. Балотелли фыркает, рывком тянет тряпки вниз и резким, мало обходительным движением разворачивает парня к себе спиной. Раздаётся слабо протестующая гласная: «а», «э» или «о». Из колонок доносится хулиганское «е, комон, мэн». Джинсы сползают под колени да так там и остаются. Марио крепко держит парня одной рукой поперёк живота, напрягшегося пресса. Он такой белый, голый, и хочется всунуть ему прямо так, с наскока, успев лишь напялить презерватив и отжарить до беспомощного крика и красных, горячих ушей. Балотелли слюнявит два пальцы и нетерпеливо приставляет их к чужой заднице. Поли шипит протестующе и выбрасывает назад руку, защищаясь и отталкивая.
«Эй, ты чего? Без смазки?»
«Блядь, фиалка трепетная что ли?» - пылит Марио.
«Нет, блядь, существо разумное!» - в тон ему возражает парень, поворачивая голову и встряхивая волосами.
Балотелли напрягается.
«Это чо типа наезд?» - опасно вежливо уточняет он, выискивая его взгляд из-под упрямой чёлки. Ему кажется, что «существо разумное» звучит совсем как «белый человек».
«Какой еще наезд?» - удивляется парень. Вроде бы искренне. – «Без смазки не буду».
Сказал – отрезал. И даже заёрзал в руках, чтобы продемонстрировать намерения.
«Ладно, ладно», - тормозит его Марио, прижимая к себе сильнее, а сам оглядывает комнату. На первый взгляд – ничего.
«Никуда не уходи, ха», - спешит он к журнальному столику и шарит на нём, разбрасывая рукой журналы и чистые листки бумаги.
«Если вздумаешь наезжать», - на столике тоже ни черта. – «Огребёшь по полной. Знаю я таких белых парней... Обожают тыкать в нос своей белой задницей, как будто она орхидеями пахнет».
Бинго, на нижней полке — тюбик. Крем. Ромашковый.
«Как будто их говно чем-то отличается...»
Притихший парень возвращается в сильные, варварские объятия.
«Поверь мне ничем».
«Я оценил твой манифе-еест», - и произносит на выдохе, когда в него деловито втискиваются длинные, прохладные пальцы.
«Теперь главное оцени», - шепчет Балотелли.
А через несколько минут забывает резко, что говорил и о чём думал совсем недавно.
Крем пахучий и густой, от него всё вокруг — жирное и приятно скользкое. Но это всё фигня, главное – Поли. То, как он умело принимает в себя член похоже на опыт, а то, как он этим наслаждается, не похоже ни на что. Когда Марио входит, преодолевая сопротивление упругих мышц, входит упорно и настойчиво, парень правильно расслабляется. А когда Марио начинает двигаться, растягивая влажную тесноту, парень как будто преображается. Плечи напрягаются, волосы рассыпаются, кудри подпрыгивают в такт толчкам, кожа будто сияет... Или у Марио просто плывёт перед глазами – не разобрать. Впереди них — спинка дивана, и парень выбрасывает перед собой руки, чтобы найти опору, потому что Марио подталкивает его коленом вперёд и крепко держит за бёдра, толкаясь мощно, размашисто. Парень охает коротко, дышит урывками, подстраиваясь под заданный ритм, и прогибается в потной пояснице.
Марио смотрит на его лопатки, которые он сводит, выгибаясь, и увеличивает темп, до громких, смачных шлепков кожи об кожу, когда парень начинает довольно стонать. Смотрит на свой, гуляющий туда-сюда член, на то, как белое в руках послушно, податливо и в то же время упруго, как парень сам подаётся назад, с радостной старательностью принимая каждый основательный толчок, как он практически умоляет дать ему больше и сильнее, и чувствует подступающий оглушительный оргазм.
Поли заводит руку себе под живот, и через несколько его рваных, дёрганных, самообслуживающих движений Балотелли входит особенно резко, выгнув бёдра и врезаясь пахом в подставленную ему, слегка покрасневшую от ударов, задницу, и кончает, выдыхая длинно, сипло в белый потолок. Андреа догоняет его через пару секунд, мягко стонет и будто обмякает весь сразу, оплывая уставше и теряя форму.
Марио переводит дыхание, смотрит на опускающиеся и поднимающиеся худые плечи парня, на его потную шею, и убирает от него руки. Отходит в сторону и тяжело переваливается через спинку дивана, падая в мягкие, белые подушки. Старательная, сильная туша, большая, сытая кошка заслужила отдых, десять минут релакса, peace!
Поначалу Балотелли слышит, как Поли возится над ухом, слышит шорох одежды, хочет сказать чего-то, но, быстро передумав, кладёт руку на потный лоб и отключается.

Ему снится... английский снег. Белый, чистый манчестеровский снег. Лондонская зима внезапно щедра, снег поблёскивает на солнце и прикольно хрустит под бутсами. Марио наклоняется, подбирает горсть снега, лепит маленький шар. Подносит снежок к лицу и лижет его. Просто высовывает язык и широко проводит им по безвкусному, мокрому снегу. Потому что Марио Балотелли всегда делает то, что ему хочется. В стороне раздаётся издевательский смех. Сбоку ржёт Джеко, за что и получает снежком в ухо.

Марио снова хочется снега. Прямо сейчас на лицо большую кучу снега. Пить. Точно, Марио хочет пить. Он разлепляет тяжелые веки и облизывает сухие губы. В комнате тихо, диск отключился, и колонки еле слышно шипят. Балотелли привстает и выглядывает из-за спинки дивана. Парень судя по всему еще тут, потому что его джинсы и толстовка лежат на кресле.
Где же он сам шарится?

Марио встает с дивана и, как есть, голышом, идет на кухню. Шлепает по небольшой лестнице, ведущей в просторный столовый холл. Пропажа обнаруживается тут же. Поли стоит возле стеллажа и рассматривает фигурки за стеклом. Несколько полок, уставленных оригами, начиная с самого первого, больничного и довольно корявого журавлика. Поли оборачивается на шаги и указывает пальцем на стеллаж:
«Это всё ты?»
«Не-еет» - тянет Балотелли дурацким, язвительным голоском, подходит к холодильнику и достает сок. – «Папа Римский».
И жадно прикладывается к горлышку. Ему нравится, что в голосе парня сквозит приятное удивление, а во взгляде на голого Марио – нервное смущение.
«Кстати», - подходит он ближе. Не к парню – к сокровищнице. – «Когда я предлагал тебе кое-что показать, я имел в виду, это. Но ты, конечно, подумал, что я хочу показать тебе большой, чёрный член. Не мог же я тебе отказать».
Марио гогочет.
«Иди ты», - бурчит Поли и дует губы. Не обиженно, а делано строптиво.
«Надеюсь, ты не спиздил одну из фигурок?» - «шутит» Балотелли.
«Зачем?»
«На память».
«Ну пересчитай». – Предлагает ему Поли.
«И пересчитаю! Раз, два, три…» - Водит он пальцем.
«А дальше забыл?» - улыбается парень и получает толчок в плечо. Скачет по полу.
На нём белая майка и белые трусы, он лохматый и почему-то страшно юный сейчас. Хотя он старше Марио на целый год. И противно красивый, похожий на какого-нибудь слащавого херувимчика.
«Трудно это вообще?» - спрашивает парень, потирая плечо и снова возвращаясь взглядом к фигуркам.
«Не труднее, чем голы забивать. Но тебе всё равно не понять, это талант», - Балотелли строит надменную мину.
«И где ты берешь вдохновение? Эти фигурки что-то олицетворяют? Или кого-то?»
«Разных говнюков».
«Белых говнюков?» - хитро уточняет Поли.
«Это одно и то же».
«Тогда молись, чтобы говнюки в твоей жизни не перевелись», - и он опять нагло лыбится.
Балотелли снова хочет ему врезать, но вместо этого бросается в его сторону и заключает в крепкий захват.
«Достал! Ты чо, блядь, такой разговорчивый?»
От всей этой возни и, прежде всего, конечно, от разговоров о собственных талантах, у Марио встаёт.
Он разворачивает парня к себе лицом и толкает к стене. Бесцеремонно прижимает к поверхности всем телом и грозно сопит сверху вниз. Парень понимает всё без слов и мигом стягивает с себя трусы. Марио хмыкает небрежно. Ну на очень похотливого херувимчика! Он ведет ладонями по худым, белым бёдрам и, подхватив парня под задницу, рывком поднимает его над полом, заставляя раскинуть, согнуть ноги и ухватиться спасительно за собственные плечи. Удерживать на весу легко, пальцы скользят дальше и глубже...
На херувимчика с отличной жопой.

Если что и меняется в жизни Марио Балотелли после этого, то ничего. Одна маленькая закорючка «P.» в телефонном справочнике – не в счет. Они обменялись мобильными номерами на всякий случай, хотя Марио он точно без надобности. Он делает это по привычке, у него даже сохранился номер клерка дома с той квартиры в Манчестере, где он совершенно случайно устроил пожар, запуская фейерверки в ванной комнате, и ничего. Может это у него характере? Тяга к коллекционированию. Причёски, выходки, тачки, фигурки, левые контакты.

В повседневной жизни Марио ведёт себя совершенно обычным образом. Также тренируется, также опаздывает, также забрасывает ноги на стол в кафетерии, также верховодит в «чёрной» тусовке Милана и также стремится намылить шею зарвавшимся белым соперникам.
Поли от него тоже достается регулярно.
«Ни черта ты не сможешь!» - басит Балотелли, широко расставив колени и развалившись на диване. Одна рука у него стоит на подлокотнике, пальцы теребят бриллиантовый гвоздик в ухе. Марио наблюдает, как сидящий на противоположной стороне парень возится с листком бумаги и лениво думает, а не слишком ли мало каратов?
«Не сможешь. Белые совершенно не дружат с пластикой. У них корявые руки и ноги. Поэтому они ни танцевать, ни руками работать не могут».
Поли упрямо молчит и уводит одно плечо в сторону, пряча от чужих глаз свою первую фигурку.
Марио привстаёт слегка.
«Знаешь, для чего лучше всего годятся белые?» - лицо буквально трещит от улыбки. – «Чтобы чёрных ублажать».
И он со смехом дёргает Поли за выбившийся из-под пояса край светлой рубашки.
Парень не реагирует, лишь пожимает коротко плечами и то, чтобы отмахнуться от несвоевременного прикосновения, и продолжает усердно шуршать. Он вообще плохо… провоцируется. На подначки не реагирует, и это бесит. Как так? Вспыльчивому Балотелли этого не понять. Вчера бы он обозвал всё это трусостью, но сегодня… Сегодня он уже и не знает.
«Готово», - сообщает парень и поворачивается с улыбочкой. Вытягивает вперёд кулак и разжимает ладонь. – «Фигура называется «вчерашняя игра Марио Балотелли».
«Это что ещё за кусок говна?» - недоверчиво буркает Марио, глядя на обычный смятый ком бумаги.
Поли вздёргивает брови, подсказывая ответ.
«Ах ты ж!» - у Балотелли не хватает никаких слов. Он бросается вперёд и валит парня на диван, подминая под себя. Выхватывает у него бумажный ком и пытается пропихнуть его ему в рот. – «Ты у меня это дерьмо сейчас сам сожрешь!»
Парень жмурится, мотает головой, как заведенный, мычит и пытается не засмеяться, плотно сжимая губы. А через минуту борьбы резко распахивает глаза, когда внизу кое-что твёрдое уверенно и настойчиво упирается в точно такое же твёрдое. Балотелли раздувает ноздри, разъяренно выдыхая парню в раскрасневшееся лицо, а потом выбрасывает бумагу, привстаёт, хватает его за пояс джинсов, резко приподнимает и переворачивает на живот. Поли утыкается лицом в подушки, пыхтит, приподнимает бёдра и расторопно лезет к собственной ширинке. Сверху не менее активно и шумно возится Марио, клацая огромной пряжкой ремня.

Игры следующего тура удаются Милану на славу. Соперники отлетают от россонери как кегли в кегельбане. Газеты наперебой расхваливают СуперМарио и его «magica ispirazione». Балотелли не понимает, о чём это они, он всегда вдохновен, это просто команда, наконец, начала выдавать что-то похожее на футбол. Что-то достойное талантливого его. Журналисты поджидают Марио на выезде со стадионов и тычут в открытое окно микрофонами в страстной надежде получить очередную порцию звёздной пыли, чтобы упороть ею своих требовательных читателей. У звезды уже заготовлена парочка эффектных ответов, получите.
«Светлое будущее Милана это я», - скромность – вежливость мудаков.
«Я равен двум Лионелям Месси», - нахальная, зубоскальная улыбка. Кто-то из толпы интересуется: «В высоту?» - и получает отменный звёздный фак.

В следующей игре Марио снова отличается. Мяч залетает в ворота как миленький и чуть ли не рвёт сетку насквозь. Балотелли в полном гордости жесте вскидывает руки перед трибунами и замирает в этой, достойной отливки, позе на некоторое время, пока партнеры по команде не добегают до него и не начинают поздравлять: хлопать, обнимать, гладить по загривку. Поли тоже тут. Радуется как ненормальный, улыбается, лезет обниматься, как будто это он забил или, по крайней мере, отдал голевую, чудила. Балотелли хочет настучать ему по голове, но вместо этого берёт и обнимает в ответ. Все уже разбежались, а они стоят и обнимаются на фоне флагов Милана и радостных лиц фанатов. Поли прижимается вроде бы не теснее и не выразительнее, чем всегда, и что может быть обычнее в футболе, чем послеголевые обнимашки, но Балотелли вдруг ощущает себя подростком на утро после поллюции. И хорошо, и неудобно, и мутная слабость в животе...
Ёбаный, короче, стыд.

Поздно вечером после игры Марио победно напивается, и они занимаются сексом у него в спальне. Ничего странного и интимного, просто удобно и мягко. Балотеллли лежит на своей широченной постели поперёк, ноги на полу, а Поли сидит к нему спиной, оседлав его бёдра, и, слегка наклонившись вперёд, опускается-поднимается в медленно тягучем ритме, впиваясь пальцами в тёмную, практически чёрную в скудном освещении комнаты, кожу напряжённых мышц чуть повыше колен. Он хорошо подготовленный: влажный, растянутый и в то же время приятно тугой. Марио держит свои ладони на его светлых, даже в таком скудном освещении комнаты, бёдрах и на каждом его движении вниз удерживает силой на собственном члене лишнюю пару секунд. Андреа стонет, запрокидывая голову. Секс длится и длится, и пьяному Марио кажется, что это уже не секс, что они уже не сексом занимаются, когда быстро, технично, грязные словечки и междометия, когда естественно, а чем-то… извращённым. По крайней мере, Поли уж точно не сексом занимается, а… Марио и особенно фанатично – его членом. Сжимает плавно, гладит собой, почти ласкает, держит ровный темп, каждый раз опускаясь на него полностью и прикасаясь влажной кожей ягодиц к паху, творит на нём что-то невероятное, почти запрещённое, то, что лишает Марио сил, его первородной ярости. Вместо звериных мыслей и инстинктов Марио дико волнует вопрос, привстает ли Поли на цыпочки, когда на длинном, сосредоточенном движении вверх почти снимается с члена. А если привстаёт, то растопыривает ли пальцы с профессиональными мозолями… Балотелли раздвигает ноги, возит головой по покрывалу, шевелится грузно, будто хочет стряхнуть ненужные тупые мысли, смещает ладони на копчик парня и выше на спину, растирая по гладкой коже пот. Есть такой вид оригами – влажное оригами. Из намоченной бумаги получаются самые сложные фигурки, бумага прогибается под непривычными углами, но не рвётся, если уметь. Марио еще не дошел до этой техники, но когда-нибудь обязательно. А сейчас у него кружится голова, особенно когда он поднимается рывком и грубо обнимает Поли, прижимая к своему разгоряченному телу. Из груди вырываются хриплое дыхание, а вместе с ним – «резче!» во взъерошенную макушку. Парню будет неудобно, тесно в чужих руках, но всё же он ухитряется послушаться и увеличивает темп. Движения становятся короче, суетливее, дёрганее, Поли елозит бёдрами, сжимается ритмично, сводит тугие мышцы. Задыхается. Балотелли никогда никому жизни не облегчал, поэтому он подносит руку к лицу парня, находит, трогает его широко открытые губы, ощущает рваное, очень тёплое дыхание и просовывает два пальца ему в рот: «Соси». Парень вздрагивает всем телом, но совсем не от страха, плотно смыкает влажные губы вокруг пальцев и принимается водить по ним мягкой, нежной изнанкой, надеваясь ртом до конца. Балотелли трогает подушечками его язык, верхнее нёбо, тычется пальцами в щёку и разводит колени ещё шире, раздвигая ноги Поли сильнее. Лишает его всех опор, кроме главной, которой он заполнен до края. Собственный член кажется Марио огромным, его распирает от кайфа, в нём, кажется, собралась вся сперма мира, но Балотелли хочется его еще больше, чтобы парень задохнулся на нём, чтобы голос сорвал от стонов, чтобы навсегда запомнил каждый дюйм черной плоти, которая побывала в его белой, распяленной заднице. И, видимо, чтобы хоть как-то выразить свою дерзкую, властную мысль, Марио шепчет:
«Хорошо тебе?»
Это не его слова, а чьи-то другие. Наверное, это всё водка, это белая отрава, которая плещется у него в крови с избытком.
Поли поднимает руку, обнимает пальцами запястье Марио и убирает ладонь от собственного лица, вынимая чужие пальцы изо рта с мягким, влажным звуком. Тянет его ладонь вниз прямо к твёрдому, горячему члену. Кладёт, прижимает к себе и сам обнимает сверху, надавливая, заставляя, прося. Пальцы Балотелли сгибаются сами, переплетаются с чужими сами – всё ещё слишком много белой дряни – скользят вверх и вниз, вверх и вниз, упруго и ровно. Вверх и вни-из… И Балоттели кончает. С тяжёлым выдохом, с пылким жаром, с бухающей кровью в ушах, с чужим крепким стояком в ладони. Снова вве-ерх бессильно, ползком, в горку. И там, где-то на пике, кончает Андреа. Долго, с тихими загнанными стонами, с мелкими судорогами, нежными вибрациями вокруг члена Балотелли. В руке сразу липко, в голове по-прежнему пьяно, в желудке – скользко, словно Марио водку жабами закусывал.
Он приходит в себя с трудом. С парнем справляться не приходится, он слезает с Марио сам и ложится сбоку на кровать, точнее падает. Матрас пружинит.
«Эй, полегче, ты не на казённой сборной койке», - Балотелли подтягивается выше, головой вровень.
«Супер, Марио», - тихо выдыхает парень, улыбаясь и обыгрывая знаменитое выражение.
Балотелли смотрит на него, повернув голову, на тени у него на лице, которые не в силах скрыть его расслабленной, светлой улыбки, а потом громко фыркает, будто отплёвывается, поднимает изляпанную руку, подносит к голове парня и вытирает засыхающую сперму об его волосы.
«Какой же ты всё-таки педик».
Поли обмирает на секунду, и взгляд его резко меняется. Из укатанного, оттраханного становится пронзительным и неприятно режет, как может резать, к примеру, край листка бумаги, если необдуманно неосторожно скользнуть по нему пальцем.
«Мне нужно проблеваться», - отворачивается Балотелли и встаёт с кровати. - «А когда выйду, продолжим. Поздравляю, сегодня ты играешь два полных тайма. Любишь раком?»
Поли упрямо молчит, молчит прямо в спину. Так в спину, что Марио чуть не спотыкается на пороге ванной.
Оттрубив всю положенную программу над унитазом, он возвращается умытый, со следами зубной пасты на подбородке, и никого не застаёт. Не то, чтобы это охренеть какой сюрприз, но Балотелли всё равно спешит в гостиную, чтобы оттуда услышать, как хлопает входная дверь. Не громко или обиженно, а, наоборот, даже сдержаннее, чем всегда.
Марио отфутболивает мысль, что это похоже на тихую – самую опасную из всех – решимость.

Утро начинается с… гашиша. Но не совсем так. Балотелли хотел бы, чтобы это было правдой, но от гашиша у него только красные глаза, которыми спешит озадачиться каждый встречный в Миланелло. Особенно старается Монтоливо, изображая капитанскую озабоченность. Волны беспокойства прямо-таки плещутся в его долгом, настырном взгляде. Приходится объяснять, что ночка выдалась жаркая, потому что одна страстная девочка... Монтоливо оживлённо смеётся, вертит помолвочное кольцо на пальце и трёт под ним кожу. Марио он напоминает соседского кобеля, который после чипировки никак не может перестать чесать место за ухом, куда вживили чип.
Балотелли гордо и независимо идёт дальше, лениво обводя взглядом право и лево.

Андреа Поли неожиданно налетает на него на пороге собственной комнаты. Он собирается на тренировку, выходит готовый, а Марио случайно проходит мимо. Недолго думая, он грубо заталкивает парня обратно в комнату и закрывает дверь.
Парень ничего не говорит и зачем-то застёгивает до конца молнию на тренировочной куртке. Он такой собранный сейчас, и хмурый, и весь из себя серьёзный, как гонорейный диагноз. Смотрит терпеливо и настороженно.
Балотелли не хочется затягивать с... как там её ...прелюдией, достает из внутреннего кармана бумажную фигурку и с деланной небрежностью протягивает её парню.
В первую секунду лицо Поли разглаживается удивлением.
«Это что?»
«А так не понятно?»
«И зачем?» - безразлично, бесцветно (серо!) спрашивает Андреа.
Балотелли кривится, выбирая между «намёком» и «предложением».
«Намёк».
«На что?» - всё так же уныло.
Марио хочет громко отрыгнуть, чтобы разбавить наползающий на него серый.
Он делает один большой шаг вперёд и проводит кончиком фигурки по гладко выбритой щеке Андреа.
«Сегодня вечером. Хочу тебе засадить, аж живот сводит».
Парень мучительно бледнеет.
«Извини», - говорит он, твёрдо отводит чужую руку и, обогнув гостя, идёт к двери. - «Я на тренировку опаздываю».
Балотелли настигает его и не позволяет открыть дверь, прижав к ней ладонь.
«Не поздновато ломаться? После того, что ты вытворял на моём члене».
«Это просто смешно», - сетует парень.
«Смешно будет сегодня вечером, когда я тебя так отделаю, что ты неделю сидеть не сможешь».
«Нет». - Отвечает парень.
«Не сегодня вечером?» - уточняет Марио чуть ли не сквозь зубы. Заряд его спокойствия стремительно падает. За такие унижения кое-кто точно поплатится. Балотелли мысленно, клятвенно ударяет себя кулаком в грудь.
«Вообще нет», - произносит парень и поднимает глаза. Марио очень сожалеет о том, что не удосужился всунуть ему в рот за всё это время. Он бы очень хотел знать, каково это запихивать ему в рот, в глотку, чтобы он давился слюной, слезами и своей мнимой решительностью.
«Извинений что ли ждёшь?» - бросает Балотелли, как подачку. – «Я ничего страшного не сказал. Белые говорят вещи и похуже, и им всё с рук сходит».
«Я ничего не жду», - вздыхает парень. – «Я просто опаздываю».
«Не хочешь больше трахаться со мной?» - продолжает допытываться Марио. – «Соскучился по божественным белым херам? Смотри не пожалей».
Поли изображает снисходительную, чисто «белую» улыбку.
«Ты большой, грубый ребёнок, Марио, который не различает, где фигурки, а где живые люди. Что можно, что нельзя», - он вздыхает и заканчивает. - «Где чёрное, а где белое».
Балотелли берёт длинную паузу, разглядывая его лицо, а потом предельно развязано усмехается, без слов демонстрируя, где он вертел всю эту долбанную, бессмысленную высокопарность. Расстёгивает молнию на куртке Поли и засовывает фигурку ему за хлопчатобумажный ворот.
«Ладно, хуй с тобой, белый», - берётся за ручку и дёргает на себя, ударяя дверью плечо Андреа.
Поли делает шаг в сторону и остаётся стоять с бумажным членом, сложенным из листка формата А4. Крупная головка грустно выглядывает из-за распахнутого ворота куртки.

Его окончательно накрывает на тренировке. Слепая ярость, от которой ломит колени. Тренер одёргивает его, критикует потери, плохие приёмы, лишние финты — шёл бы ты! Одноклубники сначала пытаются играть в одной с ним связке, навешивают, пасуют на него, но потом потихоньку выключают из игры, строя атаки через другой фланг. Игнорировать Марио Балотелли запрещено всем, но особенно Андреа Поли, который, мало того, что в полузащите и обязан стелиться под атаку, так еще и смотрит странно, будто с сожалением, с высокомерным сочувствием к брошенному ёбарю и к неполноценному, чёрному дауну в одном лице. И у Балотелли сейчас лёгкие разорвутся от ярости. Когда он бездарно теряет очередной пас, раздаётся громкий, матерный свисток тренера. Все осудительно качают головами и разочарованно бредут от ворот, чтобы выслушать, какие они «хорошие», какая у них «замечательная» команда, и как их всем вдуют в завтрашней игре. Ветер хлещет в спину. Он хоть и южный, но пронзительный. Марио смотрит на то, как развеваются волосы Поли, как он опускает голову, когда идёт, как слегка сутулится, как у него сползла с ноги одна гольфа… Какой он внезапно мозолящий глаза, тихий, невозмутимый, упрямый, спокойный, ненавистный… Балотелли настигает его и с силой выкидывает колено вверх, ударяя по пояснице. Поли хватается руками за ушибленное место и оборачивается резко. В его взгляде, который Марио успевает захватить краем глаза прежде чем, как ни в чём ни бывало, отгрести в сторону, вспыхивает справедливый гнев и досадная обида, но парень ничего не делает в ответ. Балотелли смачно сплёвывает на газон, убеждая себя, что парень просто жалок, но всё тот же ветер ласково шепчет, что жалок тут кое-кто другой. А против ветра не поссышь, хоть Марио и не раз пробовал.
«Из-за чего сыр-бор?» - спрашивает тренер, когда замечает нешуточное напряжение среди парней.
«У меня температура», - безразлично объявляет Балотелли и, не дожидаясь тренерского разрешения, топает обратно на базу.

Он закатывает вечеринку. По всем стандартам Марио Балотелли. Зовёт стриптизёрш, друзей, приятелей. Те приносят с собой шикарную выпивку, травку, что посолидней. Знакомый диджей из клуба притаскивает навороченный диджейский пульт, чтобы замутить самую чумовую музыку. «Давай что-нибудь громкое и жёсткое, как трах в задницу», - шутит Марио и лапает одну из девочек за голую, острую коленку. – «Верно, крошка?» Крошка смеётся и пропускает длинный локон между пальчиков. Балотелли уже давно решил, что отымеет её наверху именно так.
Золотые цепи, которые висят у него на груди, брякают об стеклянный стол, когда Марио, повернув козырёк бейсболки набок, наклоняется и засовывает кончик скрученной в трубочку сотенной купюры в ноздрю.
Соль для текилы можно насыпать на чужое запястье, а кусок лайма всунуть в зубы. Лизнуть. Выпить. Присосаться жадно к чужим губам, сожрать лайм и добрать остатки терпкого вкуса, просунув язык в жаркий, нетерпеливый, покорный рот.
Музыка, смех, дым наполняют дом, полуголые девочки трутся об Марио с двух сторон. Одна чёрная, другая белая. Балотелли поворачивает голову и целует ту, которую собрался трахать, - белую. У неё под гладкими, светлыми ляжками – пульт от плазмы. И пока девочка гладит его бугры и выступы, Марио щелкает кнопками. Находит Нэшнл Джеографик и остаётся на нём.
«Бро, ты чо врубил?», - возмущается кто-то, затягиваясь марихуаной.
«Ш-ш-ш», - Балотелли прикладывает к губам палец. – «Смотри, какие мишки. Белые-белые».
Медведица и два белых медвежонка поднимаются друг за другом по заснеженному склону.
«О, гляди, наверное, за кока-колой пошли», - шепчет кто-то, и все вокруг разражаются угарным смехом.
«Интересно, сколько такой стоит?» - всерьёз озадачивается Марио.
«Тебе свиньи мало?» - вспоминает курильщик. – «Или думаешь, тут пиписька посерьезнее и отыщется быстрее? Со свинячьей намучался?»
Парень балдеет от собственной шутки и ржёт.
Балотелли поднимает ногу и выбивает из-под него стул, отравляя остряка на пол.
«Пошёл ты».
Парень давится самокрутой и ржёт еще сильнее.
Сладко-едкий дым щиплет глаза.
«Эй, это ты делаешь?» - раздаётся голос сбоку.
Марио поворачивает голову. Чёрная стриптизёрша стоит возле дивана и держит в пальцах белого бумажного журавлика. Того самого.
Балотелли молчит и смотрит на фигурку долгим, затуманенным взглядом.
«Да, это он», - встревает поднявшийся с пола шутник. – «Это у него хобби такое. Он для каждого человека придумывает свою фигурку».
«Да?» - радуется девушка. – «А меня изобразишь?».
Она плюхается в кресло, закидывает ногу на ногу и водит рукой в воздухе туда-сюда, рисуя журавлиный полёт, держа фигурку за тонкое брюшко.
«Нет», - отвечает Марио.
«Почему?» - удивляется девочка.
«Потому что это оригами».
«И?» - на лице нахальное недоумение.
«Потому что оригами бывает только белого цвета».
«И?»
Журавлик продолжает рассекать воздух перед носом у Марио.
«А ты не белая».
«А ты что расист?» - со смехом возмущается девушка. Этот смех только для своих, таких же чёрных. Черные друг про друга могут что угодно болтать, даже нигерами обзывать, это не имеет никакого обидного значения до тех пор, пока вежливо, выдрессировано толерантно молчат белые.
Балотелли наклоняется над столом и втягивает белый порошок через другую ноздрю. Откидывается на спинку дивана и трёт нос.
«Всё самое красивое и кайфное – белого цвета. Оригами, Реал Мадрид, платина, кокс...» - он задумывается на секунду, а все уставились на него и смотрят. - «...Снега, блядь, Килиманджаро!»
Размахивает пультом. На экране плазмы камера ползёт по отлогим, белоснежным склонам африканского горного массива.
Смех. Звон стекла. Бульканье жидкости. Виниловый скрип пластинок. Бесшумный полёт журавлика…
Крем ромашковый.
Хорошо тебе?
«Дай сюда!» - приказывает Марио и вырывает фигурку из рук девушки. Та разевает глаза и рот.
Балотелли быстро, решительно идёт к стеллажу, раскрывает настежь стеклянные створки и сгребает с полок другие фигурки. Некоторые падают на пол, и Марио топчет их голыми ступнями.
С оставшимися он возвращается в комнату и ссыпает на столик перед собой. Раскидывает бокалы, бутылки, смахивая их на пол, лепит из фигурок неровную кучу и достаёт из кармана широких джинсов зажигалку. Подносит к фигуркам и уверенно щёлкает колёсиком, поджигая бумагу.
«К чему?» - спрашивает кто-то.
«К ебеням!» - отвечает Марио и, сделав большой глоток рома, льёт его в огонь, который тут же вспыхивает сильнее и радостнее. Балотелли довольно смеётся.
Дым взвивается вверх, начинают истошно вопить датчики, и через минуту включается противопожарная система. Слышно лопаются капсулы, и вода хлыщет с потолка развесёлым весенним дождём. Костёр тухнет быстро, но от фигурок уже почти ничего не остаётся. Лишь чёрные, сгоревшие кусочки, которые неприкаянно плавают в потоках воды.

За несколько месяцев после того, как Марио выкидывает в помойку обгоревшие фигурки и битое стекло, он успевает еще много чего выкинуть: оштрафоваться за превышение скорости, разбить свою любимую спортивную тачку, сделать две новые татуировки, отказаться от отцовства и его же признать, не раз засветиться на первых полосах газет, подраться с парочкой игроков в сборной, выступить на телевидении с критикой своих настоящих родителей, которые вдруг решили объявиться в его славной жизни, и заявить со всей ответственностью, что родители у него одни-единственные — белая итальянская семья, которая не постеснялась принять его и полюбить как родного сына. Посмотреть передачу в записи, пьяным, и расплакаться от трогательности, с одной стороны, и пустоты, с другой. Пустоты, которую родили в нём его собственные, хоть и справедливые, слова. Скатиться по футбольным результатам куда-то очень низко: по забитым мячам, технике, полезности, и быстро найти этому объяснение. Ему не хочется забивать, потому что тогда придётся терпеть возле себя мудака Поли, который нередко выходит в старте вместе с ним, а Марио обещал себе, что третий раз, когда он на него дрочил, случившийся уже около месяца назад, станет для него последним и окончательным, и он не собирается нарушать данное слово.
Давно пора плюнуть и растереть.

Мино зовёт его в ресторан, в котором салфетки сложены в форме лебедей. Балотелли фыркает и с ленивым интересом изучает технику. Райола начинает что-то про его поведение, херовую статистику и про... внешний вид.
Внешний вид?
Марио поднимает голову и смотрит на своего агента сквозь тёмные стёкла очков.
«Мне честно посрать на твой внешний вид, Марио», - объясняет Мино напористым шёпотом. - «Это твоя фишка, которая иногда выигрывает, но в клубе жалуются, что ты каждый день такой, слово всю ночь кутил на вечеринке года. Понимаешь о чём я?»
«Они преувеличивают», - отвечает Балотелли.
«Да? Сними очки».
«Зачем?»
«Живо сними!»
«Не сниму», - нагло отвечает Марио.
«Конечно не снимешь. Что у тебя там с глазами? Опухшие? Красные? Как всегда?»
«Просто меня слепит. Солнце и вообще...», - Балотелли оглядывает зал, уставленный столиками с накрахмаленными белыми скатертями и белыми розами в белоснежных вазах. - «Ты не мог выбрать другой ресторан, где не так много белого? Какой-то чистоплюйский ресторан».
«Самый лучший. Психологи утверждают, что белое действует благотворно и миролюбиво, вызывает искренность и отклик», - на столик перед агентом опускается тарелка со слабо прожаренным стейком. - «А знаешь что ещё утверждается? Что в командах, где чёрных нет или совсем мало, дисциплина выше, результативность выше. Чёрные создают хаос, чёрные всё рушат».
«И ты мне это так легко заявляешь? Я хуею с тебя, Мино!» - напряженно смеётся Балотелли.
«А это не я, это всё стата! А знаешь, что говорит твоя стата, Марио?» - шипит Райола, отрезая кусок аппетитного стейка, из которого на белый фарфор сочится кровь. - «Твоя стата говорит, что кое-кто в жопе!»
«А при чём тут я?» - возмущается Балотелли. - «Почему всегда я?»
«Потому что ты хандришь и нормально не играешь и не тренируешься. Все немножко задолбались с тебя».
«Это естественный командный спад!» - защищается футболист. - «Я на поле не один!»
«Допустим», - кивает Райола. - «Тогда скажи мне, по какой причине ты опоздал вчера на тренировку?»
Марио расширяет глаза под очками.
«Я проспал! Человек не может проспать?»
«На три часа?»
«Я засунул голову под подушку и не услышал будильник».
Вилка с кусочком стейка застывает прямо возле открытого рта агента и тут же раздосадованным звоном возвращается обратно на тарелку.
«Слушай, Балотелли, если бы тебя не существовало, тебя надо было выдумать!»
Марио ухмыляется, откидываясь на спинку стула.
«А это блядь не комплимент!» - отрезвляет его Райола. - «Ты можешь засовывать что и куда угодно, можешь топить в унитазах телефоны, торчать всю ночь в клубах, ставить ирокезы, отращивать косы, прокалывать уши, язык и пенис, трахать всё что движется, но ты обязан вовремя являться на тренировки и играть как подобает футболисту твоего уровня и уровню Милана! Пока играешь и забиваешь, это всё — бренд и харизма, как только перестаешь, это всё — посмешище и обезьяньи выходки. Там», - агент тычет пухлым пальцем в сторону окна. – «Я буду защищать тебя до последнего, но тут буду говорить начистоту, ты уж извини».
Балотелли молчит с минуту, пока его красноречивый агент всё-таки дожёвывает очередной кусочек отборной телятины.
«А у тебя есть яйца, Мино», - отзывается он, наконец.
«А ты не о моих яйцах беспокойся, Марио, а о своих».
«С моими всё в порядке», - говорит Балотелли. - «Они практически идеальны. В меру волосатые, ровные, симметричные. Крутые, одним словом».
«Боюсь», - вздыхает Райола. - «Им и тебе вместе с ними предстоит путешествие».
«Кто сказал?» - обеспокоенно спрашивает Марио.
«А кто еще может?»
«Это точно?»
«Да».
«Блядь!» - Балотелли сворачивает шею одному из лебедей и с досадой отшвыривает его на пол. Но тут же нагибается и поднимает обратно. Очевидно вспомнив про «обезьяньи выходки». - «И куда?»
«Англия».
«Манчестер?» - приободряется Марио.
«Не совсем», - не конкретизирует агент и жестом подзывает официанта.

Он собирает свои вещи, пакует небольшую сумку и спускается по лестнице на первый этаж. Миланелло довольно пуст, но некоторые игроки, Марио знает, тренируются тут и во время каникул, чтобы не потерять форму. С Балотелли уже многие попрощались, пожелав удачи с отполированной дежурной улыбкой. Марио в ответ лишь мычал. Он останавливается в холле и решает идти не через центральный – прямиком к парковке – выход, а через задний. Так придется сделать крюк, обогнуть здание и пройтись вдоль одного из тренировочных полей, но зато не надо будет больше мычать. Потому что следующий, в чьих глазах Балотелли заметит плохо скрываемое злорадство и радостное облегчение, получит в ответ порцию нецензурщины.
И, конечно, этим следующим становится никто иной, как Андреа Поли.
До этого момента им удавалось довольно удачно друг друга избегать. Они практически не общались на тренировках, не пересекались взглядами и не прикасались друг к другу во время празднования голов.
Поли возвращается с тренировки, взмыленный, и выбирает этот же путь, который в его случае намного логичнее, чем в случае с Марио, отчего Балотелли раньше времени чувствует себя разозлённым и взвинченным.
Деваться некуда, и они идут навстречу друг другу в заметном напряжении. Поли, привычно понурив голову, а Марио принимает самый гордый и величественный вид, на какой способен.
Никто из них не собирается ничего говорить, это становится ясным сразу. Подошвы кроссовок скрипят по полу, этот звук и этот коридор кажутся Балотелли бесконечными. Парень проходит мимо. Марио уверенно идёт вперёд, оставляя за плечами и Поли, и всё остальное. И толкает дверь, как ему кажется в новую жизнь.
Яркое солнце слепит глаза.

Конечно, он не сразу, не в эту же минуту, попадает на Энфилд, но ему кажется, что всё происходит именно так. Эффектно. Художественно. Английский футбол принимает Марио как старого знакомого и требует от него того же самого – вовлечённости и увлечённости: не надо скромничать, приятель, давай сразу к делу! Поначалу у Балотелли выходит неплохо. Ему нравится сам город, болельщики, условия, арендованный дом, погода, тренер и одноклубники. Но проходит полгода, и всё неуловимым образом меняется. Сам город становится угрюмой дырой, болельщики – злыми снобами, тренер плетёт заговор, а дом кажется очень большим и очень пустым. Устраивать вечеринки Марио не рискует, просто покупает в магазине упаковку бумаги и полночи складывает оригами. Он хочет сложить лайвера и закинуть в сеть фотку с эмблемой клуба, но птица ни хрена не похожа. Все фигурки, словно сговорившись, похожи либо на журавликов, либо на долбанных чаек, и после очередной Балотелли собирает все неудавшиеся образцы, жестко комкает их в ладонях и пуляет в стену: «Сука!» В ту самую минуту Марио впервые чётко осознаёт, что скучает по Италии и её вдохновенной чистоте.
Весной всё становится ещё хуже. На типичных рыжих англичанах расцветают веснушки, и Марио совсем скисает. Он даже не водит никого домой, потому что боится, что задница в веснушках – всё равно, что задница в прыщах. Мино этого знать не обязательно, поэтому Марио просто говорит ему, что Ливерпуль, возможно, не оправдал его ожиданий.
В апреле Балотелли тормозит на мосту через Мерси и, навалившись на перила, разглядывает как потоки серой, мутной воды медленно, плавно текут вперёд. Сначала он харкает, плюёт в воду, а потом замечает на берегу маленького мальчишку, который удит рыбу и смотрит на Балотелли сверху вниз тихо и пристыжающе. На нём круглые очки, жёлтый дождевик и красный шарф Ливерпуля. Марио хочет показать ему язык, но вместо этого достаёт из кармана сложенный пополам листок с начерченной от руки картой (проезд от дома до Мелвуда) и быстро, ловко сооружает бумажный самолётик.
Он летит ровно по намеченному курсу и приземляется прямо перед впечатлённым пацаном.
«Ух ты!» - восклицает тот и подбирает самолётик, забыв про удочку.
Марио понимает, что это «ух ты» так и останется первым и единственным «ух ты», адресованным ему в этом городе.
Он снова набирает Райолу и заявляет твёрдо:
«Вытаскивай меня отсюда, Мино!»

«Теперь можешь дышать», - объявляет Галлиани.
И Марио делает чуть ли не первый вдох за последние пять минут. Галлиани никогда громко не говорит, как любой человек, который привык скрывать больше, чем озвучивать, и Балотелли весь напрягается, вплоть до мочек ушей, чтобы не пропустить ни единого слова.
Ему ставят условия монотонным, поставленным, как у священника, голосом и требуют честных ответов.
Согласен ли ты, Марио, прийти к нам в аренду, быть с нами и в горе, и в радости, и на лавке, любить и почитать Сильвио нашего Берлускони, пока трансферное окно не разлучит нас?
Да, да, да!
И не драть больше игроков?
«А? чего?» - Балотелли выныривает из покорной задумчивости и вскидывает взгляд.
«Говорю», - с упором повторяет Галлиани. – «Не будешь ли ты задирать игроков?»
«А, нет», - уверенно заявляет Марио.
«Хорошо», - улыбаются ему в ответ.
Ты свободен, сын мой.
И Балотелли отправляют на встречу с одноклубниками.
Все тут – здрасьте, здрасьте – Марио пожимает руки, с удовольствием улыбается (сам не ожидал) и краем глаза цепляет фигуру Поли. Он последний в очереди на приветствие, но для Балотелли он, внезапно, - самый главный экзамен, самый ответственный тест.
В Ливерпуле Марио не только хандрил, плевал в реку и отращивал усы, там он многое понял. Про себя, про Поли и про то, что между ними произошло. Балотелли не вышло оправиться сразу, за что он и поплатился. Эта фигурка оказалась ему не по... рукам. Так бывает, когда простая, покладистая на вид идея оказывается слишком сложной и хрупкой. Слишком объёмной. Ты вертишь этот чёртов лист бумаги в руках, режешь пальцы об острые края, гнёшь его, и он гнётся, загибаешь углы, снова недовольно разглаживаешь. Лист остаётся листом, а у тебя не хватает никаких нервов. В теории всё легко и гладко, а на практике идея оказывается очень коварной. И не просто коварной, она требует диалога. Она требует к себе уважения. Изучая технику оригами, Марио читал о таком, но лишь фыркал в ответ, захлопывал самоучитель и снова спешил практиковаться. Практика для него всегда была важнее теории. Но теория, как оказалось, не менее ценна. Теория учит слушать, теория предостерегает, теория делает тебя взрослее.
Ты большой, грубый ребенок, Марио.
Поли протягивает руку. Ослепительная белизна никуда не делась, но Балотелли она больше не захватывает, не увлекает.
Поли улыбается свежо и дружелюбно. Совершенно безопасная, безобидная идея.
Идея, которая своё отжила.
Марио изображает ответную, вполне человеческую улыбку, спокойно жмёт парню руку. Расцепляет пальцы, отходит и облегчённо вздыхает.

И уже у самого выхода на поле, оборачивается и обмирает на секунду. понимая, что, возможно, ничего никуда не девается. Теории рушатся. Идеи самореанимируются, становятся ещё запутаннее и коварнее.

И всё что остается это держаться от них подальше.

Не дожидаясь свистка, Марио срывается и устремляется на беговую дорожку, проявляя нешуточное, похвальное рвение. Ветер свистит в ушках, а перед глазами так и стоит Поли, трущий лицо, словно… мягкой кошачьей лапой, нежащийся на солнышке и довольно шевелящий аккуратными бумажными ушками.