Фик

[Yagoda_Buzina]

выложу по частям. Потому что мне так удобнее, иначе вообще не выложу))) Моя любимая форма - рассказ-эссе с элементами драмы, эротики, с отступлениями, перемешанными временами и т.д и тп))

Every summer has a story

Эрика рисует на песке сердце.

Огромное сердце на белоснежном песке.

Настолько огромное, что ей приходится широко расставить ноги, чтобы вывести чёткий, ровный контур.

- Фоткать будешь? – интересуется Антуан, бережно смахивая песок со спины и волос Мии. Они все втроем, весело, дружно и совсем недавно закончили делать ангелов на песке, обозвав их: гризмангелы. Удачно и очень точно. Кто они ещё, если не ангелы, не ангельская семья? И даже если они с Эрикой потускнеют, покроются слоем копоти и жира (обожаю твои ляжки, шептал ночью Гризманн, ласково их прихлопывая, – посмотрим, что скажут в клубе про твои после отпуска, шутливо-мстительно шептала она в ответ, ласково его пришпоривая), то Мия покроет своим светом и необыкновенностью все их пятнышки и недостатки.

И Антуан целует, бесспорно, их главного и ослепительного ангела в тёплую, солнечную макушку, нежно и заботливо приобняв детские хрупкие плечики.

- Нет, это избито и пошло, - отвечает Эрика, с улыбкой выпрямляется и ловко подхватывает на руки уже успевшую вывернуться из Антуановых рук и подбежать к ней Мию и с мелодичным смехом начинает кружить её вокруг себя. – Тут даже фильтры не помогу-уу-т…

Довольный смех Мии звучит как колокольчик, и на Антуна набегает волна слёз. Он подбирает с песка солнечные очки, поспешно сдувает с них песок и сажает на вымазанный в антипригарном креме нос. Как раз когда первая солёная капля срывается вниз.

Ты ведь, правда, покроешь, выгородишь, заслонишь собой все мои огрехи, все мои сколы, все мои трещинки, девочка моя любимая?

Усаживается на шезлонг, закидывает руку за голову, сгибает ногу и устремляется заплывшим взглядом в ясный горизонт.

До сих пор у неё выходило. Так хорошо выходило, что Антуан не помнит и не знает себя счастливее и успешнее, чем за последние два года. Конечно, не обошлось без горьких поражений, перегоревших нервов и растраченных шансов, но всё-таки это был один сплошной путь к сегодняшнему яркому успеху.

И его до сих пор им штормит.

Классически.

Рефлексически.

Пивом, солью и сексом.

Совсем как в 2016, после Евро. В Майами, в номере отеля под названием «Every summer has a story».

Клёвые американцы. Вот умеют же… Назвать, придумать, выдумать, понарошку слетать на Луну, заинтриговать, раскрасить повседневность, внушить надежду на голливудский хэппи-энд...

Только тогда в хэппи-энд верилось с трудом. Не верилось, что в итоге они окажутся там, где сейчас.

В футбольном раю.

В раю.

Антуан поворачивает голову и ловит в размытый фокус устроившихся на песке жену и дочь.

Жена и дочь…

Громкие, значительные слова. Слова-якоря. Слова-монументы. Антуан их по большей части избегает, называя Мию своей маленькой принцессой, своей маленькой девочкой, крошкой, сладким пингвинчиком, а Эрику – чётко и коротко – босс. Мужественно и даже как-то сурово. Оставляя ей обязанность решать, а за собой – право капризничать. Она уже смирилась и на каждый его очередной закидон лишь вздыхает (весьма по-женски, то есть непроизвольно укоризненно): у тебя очередной пмс, родной мой? Так было с потенциальным переходом в Манчестер и так было с замаячившим на горизонте трансфером в Барселону.

Догадывается ли она, что за многими его капризами в последние два года стоит не что-нибудь, а Поль?

Эрика оставляет Мию с её ведёрками и куличиками и собирается делать колесо. Привлекает его внимание голосом в призывно-игривой тональности, вытягивает над головой руки, щурится на солнце, дожидается, пока Антуан включит камеру на телефоне и даст отмашку.

Вряд ли.

Не то чтобы у них с Полем было всё шито-крыто не подкопаешься – при желании там можно найти не один повод для конкретного семейного скандала, просто Эрика, даже если смутно и догадывается, на деле прекрасно понимает, что смещать центр тяжести в раю рекомендуется лишь акробатически, в шутку.

- Ноги согнула, - улыбается ей Антуан, задрав голову, и возвращает телефон.

- Бракуешь меня? – хохотливо-напряжённо уточняет она, неровно дыша и скользя пальцами по экрану.

- Нет, люблю.

Это всем правдам правда. Понятная и простая. Правда, которую в итоге пришлось принять всем. Родителям, поклонницам, поклонникам, друзьям, Эрику…

- В пизду, Гризманн! Как твой советник я умываю руки! Раз не хочешь менять что-то в своей жизни, не меняй, но давать решать за себя своей бабе – совсем западло! Мужик ты или не мужик?

- Мужик? – во всегдашнем миролюбивом и даже слегка неуверенном голосе фонят безжалостные, царапающие нотки. – Кто бы говорил. Уже забыл, как я нашёл в своей комнате скрытую камеру? Сколько мне было, кода ты её там установил? Пятнадцать? Четырнадцать?

Они уже давно всё выяснили. Там было и раскаяние, и извинения, и сцены, и задабривающие подарки, и бездарные, нарочито напористые отмазки, что это для его же, Антуана, пользы, чтобы он не нарушал режим, как любят делать все без исключения подростки, чтобы не жрал чипсы и всё такое, и, в общем-то, никто особо не пострадал: чипсами Антуан баловался редко, а мастурбировать всегда сподручнее под душем. А главное, в этой одержимости в свою сторону Антуан не нашёл ничего обидного или оскорбительного, наоборот, у неё был сладкий, манящий запах. Который понравился ему гораздо больше, чем, едкий, противный, склизкий запах ненужности и безразличия.

Эрик потрясённо молчит с открытым, перекошенным ртом и блестящими от выступивших слёз глазами. Антуан знает, что это от беспомощности и отчаяния – он неплохо изучил свой первый подопытный объект. А еще он знает, что это запрещённый приём, удар ниже пояса, они уже давно договорились не упоминать об этом ни при каких обстоятельствах, но, в конце концов, это не вина Антуана, что его – крайне неконфликтного парня – всё-таки задели, вывели из себя, и уж точно не его вина, что одержимость всегда сопряжена со злостью и беспомощностью и не проходит бесследно. Поэтому он коротко пожимает плечами, прикусив до боли губу, и уходит, мягко прикрыв за собой дверь, зная, что это их последний разговор, и дальше ему не нужны никакие советники и агенты.

- Папа, - курлычет сбоку Мия и кладёт свою маленькую ладошку ему на ногу. Антуан не знает, как именно любит дочку Эрика, какова на вкус и цвет материнская любовь и забота, больше ли в ней рационализма и практичности, но он может с уверенностью сказать, что отцовская достигает в своём рвении и безотчётности преступного размаха. Ради Мии он готов к любому наступлению (отступлению) и кровопролитию.

Голос у Мии вялый и сонный.

- Иди сюда, бисквитик, - ласково произносит он и поднимает Мию на себя, укладывает на грудь. Она немного ёрзает, слабо, устало хнычет, а потом успокаивается и резко засыпает, обняв Антуана за шею. От неё пахнет детской сладостью и податливостью, и Антуан утыкается носом ей в шею под волосами. Длинно, осторожно вдыхает, чтобы не потревожить её покой. Если понадобится, он вообще перестанет дышать. Глубокое послеполуденное солнце баюкает их обоих в мягких, безобидных, почти плюшевых лучах, расслабленная Мия давит на грудь, на сердце томительной тяжестью, и Антуан готов поклясться, что это самая радостная, самая драгоценная и живительная тяжесть из всех.

Из всех прочих, мрачных и сомнительных.

- Хотел бы детей? – поинтересовался он у Поля накануне матча с Уругваем.

Факт того, что это был Уругвай, не казался Антуану в тот момент решающим, как и факт того, что, лёжа на животе на убранной кровати Поля, ногами к изголовью, он с умеренным интересом разглядывал картинки в анатомическом атласе, который от нечего делать одолжил в кабинете у медиков, и только что «изучил» подвздошную область.

Просто поступки Антуана часто спонтанны и не обусловлены внешними обстоятельствами, а за логику и своевременность произнесённого наверняка отвечает неведомый науке отдел.

Хотя при желании тут можно было откопать кое-кто. Например, тонкую, стратегическую игру подсознания. По сравнению с остальными футболистами в команде Антуан точно знал, как будет протекать матч, как Уругвай будет развивать свои атаки и срывать чужие, как будет выстраивать защиту, как будет нарушать и вынуждать нарушать закон – настоящий криминальный, латиноамериканский футбол. Антуан любил Уругвай. Давно и прочно. И не важно, чего в этом было больше: действительно проникновенного чувства или прикольной, отличительной фишки: невидимого, стильного принта на футболке «я люблю уругвай» или невидимого, лозунгового значка, пришпиленного на рюкзак, по которому тебя считывают окружающие и которым ты очень гордишься – это позволяло Антуану Уругвая не бояться. И быть снисходительным ко всем его недостаткам. Он прямо заявил об этой своей любви на пресс-конференции, чем немало взбесил Луиса Суареса, но этим признанием Антуан совсем не преследовал цель вывести из равновесия соперника, обернув его ярость, дерзость – его главную движущую силу – против него же самого, а преследовал цель поддержать, внушить всем своим: и игрокам, и болельщикам, что с весьма недружелюбным Уругваем можно и нужно справляться, отобрать, обесценить опасность, призвав посмотреть на Уругвай глазами самого Антуана.

Это был оригинальный и неоценимый лидерский вклад Гризманна в будущую победу, который начался так своеобразно на пресс-конференции и закончился лишь с финальным свистком.

Поэтому ему и вздумалось пристать к Полю, отвлечь от мыслей о грозном Уругвае, потому что несдержанность и яростная, но всегда какая-то до смешного честная вспыльчивость самого Поля в игре с таким хитрым, ушлым соперником могла превратиться в проблему, стать настоящей ловушкой, и Антуан это подспудно чувствовал.

Нужно были переключить его мозги на что-то более позитивное, созидательное, безобидное и радостное.

А что может быть таким больше, чем дети?

Сначала Поль растерялся. Он, кто всегда скор на ответные реакции, замер там сзади растерянно и даже как-то подозрительно, что Антуан даже покосился на него через плечо.

- С чего вдруг вопрос?

- Просто так… Не знаю… В голову взбрело…

- А, - пришёл в себя Поль. – А то мне показалось, ты напрашиваешься на неприличную шутку в свой адрес.

И попытался поиграть бровями.

Вышло стрёмно.

- Никогда больше так не делай, - хмыкнул Антуан и вернулся к атласу, где на развороте отливала глянцем печёнка. – У тебя всё равно не получается. Как и моё празднование, - припомнил он и издевательски, утробно хохотнул.

Как он ни восхвалял всю божественность игры, как ни демонстрировал празднование, как ни объяснял, что суть именно в безупречном, образцовом исполнении, иначе грозишься сам стать лузером, Поль так и не сумел приобщиться к прекрасному, так и не приблизился к сносному, вменяемому танцу. Понимаю Рами, заливался Антуан, глядя на фотки после победы над Италией, он динозавр, но ты, Поль, посмотри на себя! Он дэбозавр, своим проникновенным, чарующим голосом отзывался Оливье, давая всем очередной повод поржать. Клянусь, у меня Мия изображает лучше! Поль рядом никак не парировал и как-то ощутимо напрягался, и Жиру снова подавал свой красивый, мирный голос: вся в папочку, - после которого в эфире на некоторое время оставался лишь одинокий смех Антуана, который постепенно сбивался, стихал и растворялся в какой-то неловкой, непонятной тишине. Поль чесал указательным пальцем висок, уставившись в свой телефон, и выглядел при этом слишком озабоченно и хмуро. Антуан ещё немного пытался поддержать смешливый тон разговора, но без видимой поддержки Поля быстро сдавался, а когда тот вставал и уходил, всё еще не вылезая из телефона, вообще сникал. Он обязательно вернётся, и ты всё ему простишь, в своей ироничной, но не насмешливой манере обещал Жиру и тоже привставал, напоследок приободряюще сжав голое колено Антуана.

- Думаешь, я совсем безнадёжен? – уточнил Поль.

- Думаю, - не постеснялся Антуан, до безоговорочной уверенности чувствуя, как Поль разглядывает, ощупывает его… ягодичный отдел. – Ну так хочешь?

- Хочу, Гриз, хочу. Я всё хочу.

- Говорят, когда появляется ребёнок, всё меняется, но знаешь что? Я с этим не согласен. Не меняется, а наоборот, отцовство делает тебя таким, какой ты есть на самом деле, каким ты был задуман. Меня вот точно сделало. Всё остальное становится не таким уж важным. То есть ты понимаешь, что это или то важно, отдаешь себе отчёт в ценности своих решений, поступков, но это всё твой ум, который всё переварит. А в сердце уже не остаётся места для пустых переживаний и всяких там левых мыслей и страхов. И знаешь почему? Сейчас кое-что скажу, приготовься.

Поль промолчал, а через секунду Антуан услышал, как по бумаге заскрипел грифель. Он любопытно обернулся. Поль подобрал с тумбочки блокнот и принялся в нём карябать, сложив его на одно согнутое колено.

- Я записываю, - для убедительности округлил он глаза.

Антуан хмыкнул, отложил атлас, перевернулся, закинул руки за голову и уставился в потолок.

- Ты перестаешь бояться и волноваться из-за многих вещей не потому, что вдруг стал крутым, а потому что устал бояться. Ты так переживаешь за своего ребёнка, иногда до дрожи в коленях… Например, упала она, а болит у тебя, плачет она, а хреново тебе… И в какой-то момент ты больше не можешь, твой страх достигает своего предела, и ты как бы…

- Переходишь на другой уровень. – Подсказал Поль.

- Да, это подходит, - улыбнулся Антуан, приподняв голову и одарив Поля поощрительным взглядом. – И у тебя уже появляются такие примочки, такой арсенал оружия, которых у тебя раньше не было. Ты уже такой… прокаченный. Прокаченный взрослый. Ответственный и смелый. Ты уже наелся страха, ты знаешь ему цену и больше не позволяешь себе за него переплачивать. Ты почти герой… Да ни фига, ты целый герой! Герой для своего ребёнка. Когда ты хочешь стать героем для многих, для всего мира, чаще всего ничего не выходит, мир сопротивляется, а когда стремишься стать героем всего лишь для одного, то с легкостью становишься героем и для остальных. И у тебя всё получается, как надо. Отвечаю, Поль, практически идеально получается!

Антуан замолчал и снова посмотрел на Поля, который закончил с блокнотом и внимательно уставился в ответ.

- Что скажешь?

Можно было считать, что у Антуана здорово получилось отвлечь, озвучив простые истины. А простота это именно то, чего Полю не достаёт.

- Это круто, Гриз, - серьёзно ответил Поль. – Круто. Я тобой горжусь.

- Правда?

- Не сомневайся. И собой заодно горжусь, что тобой горжусь.

Антуан ласково ему улыбнулся, облизнул нижнюю губу. Ему нравилось, как меняется Поль наедине, становясь таким внимательным, покладистым, таким… его. Особенным, отметил бы Антуан, если бы не уважал друга и не знал, что у того на это слово стойкая, приобретенная аллергия. Как он преображается, оставив свой костюм вечного праздника где-то при входе, одетый лишь в форму сборной. С единственной (пока, как надеялся Антуан) звёздочкой.

Звёздочкой, которая им не принадлежала.

Она тут вообще никому из них не принадлежала кроме Дешама, и это вызывало стойкую, зудящую ревность. Ревность к триумфу, к прошлым победам, которую сам же Дешам в них разжигал: беседы, увещевания, наставления, совместный просмотр матчей легендарного девяносто восьмого, которые крутили чуть ли не в нон стоп режиме, и тёплые, ностальгические замечания по ходу, которые повторялись снова и снова, от просмотра к просмотру будто бы специально, чтобы игроки, не имея морального права попросить своего тренера сменить пластинку, слушали, терпели, кивали, копили в себе эту бурю, упрямство и давали себе волю лишь на поле.

Но больше всех доставалось Гризманну.

С ним Дидье не использовал ни провокации, ни манипуляции – с ним он откровенничал, делился.

С ним он просто разговаривал.

Он говорил, что если бы Антуан взглянул в реку времени, то в отражении увидел бы его, Дидье. Того молодого Дидье, который в качестве капитана привёл свою команду к их главной победе. И если бы он сам взглянул в неё в далёком девяносто восьмом, в её таинственных водах, в её прозрачной ряби тоже непременно бы увидел его, Антуана. Река времени, текущая между прошлым и будущим, между абсолютным началом и абсолютным концом, текущая сквозь всех нас, связывающая вчера, сегодня и завтра, хранящая все секреты, молчащая обо всех событиях, мудрая, глубокая, иногда спокойная, иногда резкая и бурная, но всегда беспристрастная и бескомпромиссная, как любое зеркало. Конечно, на тебе нет моей капитанской повязки и ты будешь посимпатичнее, улыбался Дешам, но ты точно такой же лидер. Очень современный и толерантный лидер, многозначительно добавлял он, совершенно точно вкладывая в эти слова самый позитивный смысл, лидер, который нужен именно этой команде, именно в это самое время, именно в таком виде. Есть лидеры, которые сами готовы убивать, а есть те, за которых команда готова убивать, ты – из таких. Твой Атлетико не просто идеально обороняется, он ревностно и смело защищает в том числе и тебя, ты их главная идея, мысль, а мысли и идеи всегда защищаются рьяно, от души, так давай попробуем это и тут. Давай попробуем сделать так, призывал он, чтобы очередное талантливое поколение французских футболистов, которое обязательно народится, вырастет и захочет написать свою собственную историю, дай бог, приревновав её к вашей, в этой пресловутой реке, прежде всего, увидело твоё отражение.

@темы: фик, касса самообслуживания

Comments

[Yagoda_Buzina]

- Держи, - Поль протянул ему оторванный блокнотный листок. – Вложи в атлас.

Антуан всё еще прибывал в мечтательно приподнятом настроении и с улыбкой забрал лист. Что бы Погба там ни изобразил, Антуан ощущал над ним нынешним свою власть: футбольную, партнёрскую, житейскую. Эту власть он использовал во благо и только во благо (он Поля любил, как и Поль его, это уже перестало быть их обоюдной тайной, они уже давно друг другу открылись и теперь просто старались с этим жить), когда обсуждал с ним планы на предстоящие матчи, когда рубился с ним в сетевые игры (именно Антуан лишил Поля fortnite-девственности и долго на эту тему веселился) и еще чуть-чуть, когда хотел получить своё.

Своё в этом случае можно было смело рассматривать как общее, потому что сюда принадлежал весь спектр ласк, которыми они одаривали друг друга: тёплые, но сдержанные на публике и горячие и несдержанные наедине, и сейчас был как раз такой момент. Антуану достаточно было вытянуть ногу, достать белым носком бедра и паха Поля и тихо произнести всего три слова: сегодня твоя очередь, - что означало бы, что с Поля ненавязчиво так требуют вернуть должок. Несколько дней назад Антуан стоял перед ним на коленях в душе, и в ладонях, которыми Поль накрывал его мокрые, горячие уши, бережно, нежно – не принудительно – насилуя его рот, жарко, гулко шумело, словно поблизости гудел океан, а Поль страшно не любит ходить в должниках.

На листке красовалось «гризино сердце», разделённое на четыре части, и каждая часть была подписана: Мия, Эрика, fortnite, всё остальное.

Именно в таком порядке.

- Поправь меня, если ошибаюсь, - с лёгкой усталостью произнёс Поль.

Антуан редко называет Поля как-нибудь ласково, иногда Ля Пьош, но это больше озорная, азартная кличка, как ник в игре, а для близости Антуану вполне хватает его имени, которое в самые интимные моменты звучит чисто и горячо, словно глоток крепкого, неразбавленного алкоголя, но сейчас Антуану хотелось улыбнуться как чеширский кот и протянуть с такими же котячьими, томными интонациями: mon gaaaars…

Поль был прав и не прав одновременно. Первое место действительно было занятно, застолблено на всю оставшуюся жизнь, и вряд ли Погба хотел и имел моральное и разумное право претендовать на него, но всё остальное, к которому он, несомненно, скромно причислял и себя, с лёгкостью менялось местами и вытесняло все компьютерные игры на свете и даже Эрику.

И наоборот.

Иногда это могло быть: Мия, fortnite, fortnite, fortnite...

До красных глаз, до трёх часов ночи… Если бы Диего только знал…

Иногда: Мия, Эрика, Эрика, Эрика…

До болезненной ревности, которая буквально сочилась из глухого молчания Поля во время свадьбы Антуана. Пока Эрика – счастливая и красивая – наслаждалась своим новым статусом, смеялась, танцевала, резала торт, пела, пьянела, медленно обнажалась, танцуя стриптиз в свою первую, но искушенную брачную ночь, пока на них обоих сыпались лайки и поздравления, Поль находился практически на другом конце света, в Китае, и отрабатывал свой главный спонсорский контракт – адидасил, как он любит выражаться. Цинизм Антуана не был настолько критичным, настолько убийственным, чтобы пригласить Поля на свою свадьбу, зато его хватило на то, чтобы на следующее утро, едва продрав глаза, сбежать от спящей Эрики в туалет, бесшумно закрыть крышку унитаза и, голой задницей усевшись на неё, с взволнованной жадностью полезть в инстаграм. В нём Погба бегал по великой китайской стене. «Смотри не наебнись оттуда», - нетерпеливо послал ему в директе Антуан, приставив к сообщению несколько смайликов с сердечками в глазах. Он обгрыз два пальца, пока Поль не прислал ответ: я не настолько подавлен, не льсти себе, Гриз, и добавил дразнящий смайлик с высунутым языком. Они оба таким образом глубоко вздохнули, вернули себе пошатнувшееся равновесие, и абсолютно голый и абсолютно довольный Антуан сидел на унитазе и улыбался, подозревая, что представляет собой сейчас совершенно жалкое зрелище.

Иногда это бывает одна Мия. И больше ничего и никого. Когда Антуану плохо, когда у него что-то не ладится по игре или саднит уязвлённое футбольное самолюбие, или когда собственные фанаты, вооружившись всевозможными сплетнями, устраивают тебе головомойку прямо на поле, доводя до слёз, тогда Антуана спасает лишь Мия. Он проводит весь вечер у неё в комнате, возится вместе с ней с её игрушками, купает по её просьбе всех её пупсов и расчёсывает всех её кукол, разрешает разукрасить себя фломастерами и засыпает прямо там же, на полу, под искусственным звёздным небом.

А сейчас это было: Мия и всё остальное. Трижды.

Уже не в первый раз. На сборах это явление привычное, но самое главное и страшное, Антуан больше не мучился угрызениями совести по этому поводу. Его совесть окончательно сдалась, угомонилась, когда весной Погба прилетел в Мадрид. Он притащил с собой Лукаку, который решал в Испании какие-то свои маркетинговые дела и заодно неуклюже изображал совесть самого Поля, то и дело мямлил, напоминая ему, что скоро у них рейс в Амстердам. В итоге в Амстердам отправился он один, на прощание одарив их с Полем каким-то насмешливо-обиженным взглядом. Ну что показать тебе мадридские прелести? - спросил Антуан, как только Лукаку исчез за стеклянными дверьми аэропорта. Покажи, покажи мне настоящие мадридские прелести, Гриз, - со смешком отозвался Погба, быстро оценил обстановку вокруг машины и бухнул ладонь Антуану высоко на бедро, кончиками пальцев задев за ширинку. В ту ночь они перешли не только территориальные границы, впервые переспав не в чужом городе, но и более условные. Впервые Антуан позволил себе наглую, вопиющую ложь в адрес Эрики, отправив ей сообщение, что собирается показать Полю с Ромелу (!) ночной город и парочку клубов, и, скорее всего, зависнет с ними до утра, и, опережая ворчание своей ещё живой, не приконченной совести, перевёл телефон в режим автоответчика. Впервые они с Полем принимали вместе джакузи. В пентхаусе для новобрачных. Это лучший номер в любом отеле, Гриз, и отлично отмазывает любые подозрения, все подумают, что это наши с тобой ниггерские закидоны, что мы максимум тут с девочками оттягиваемся, потому что хочешь спрятать – клади на виду. Погба продолжал объясняться, и в том, как он обляпал в целом свой приезд, в том, как горели его глаза, любующиеся лицом Антуана с первым весенним загаром, и в его общей взбудораженной нервозности было что-то ревностное, властное, жадное и… ядовитое. Он не просто хотел трахнуть Антуана в его городе – он хотел сделать это с фарсом, с размахом, словно желая высмеять все его здешние метки, привязанности, судьбы, свадьбы. И чтобы ночной Мадрид, мерцающий огнями в огромных панорамных окнах номера, непременно стал их свидетелем, соучастником. Поль хотел пробраться на территорию Антуана не как вор, но как хозяин. Надо ли говорить, что сам Антуан такую одержимость не отвергал, мягко говоря, а если быть честнее, подогревал: прижавшись к нему сзади, пока Поль открывал дверь, обнял его крепко поперёк груди и зажмурился, - казалось, он никогда не хотел Поля сильнее, чем тогда. Пустишь? – с перехваченным горлом, с тихой усмешкой отозвался Поль. Не пущу, по-детски ответил Антуан и даже помотал головой для убедительности. Погба ловко вывернул ему запястье до мягкого вскрика, до капризно обиженного возмущения и, всё ещё не выпуская его руку, развернулся к нему лицом: пустишь, Гриз, ещё как пустишь, иначе, зачем вообще я здесь?

К рассвету розовые лепестки, романтично и щедро разбросанные по всей кровати, от неустанной, ласковой возни, от жаркого, ритмичного трения превратились в скользкие, мыльные ошмётки, прилипли к телу, и посреди этого тяжёлого дурманящего аромата как Антуан не силился, он так и смог опознать, вынюхать свою почившую совесть. Она привыкла пахнуть влажными, вымытыми волосами Эрики, но сейчас вокруг пахло агрессивными, кричащими духами Поля, спермой и его собственными стыдливыми, протяжными стонами, когда после джакузи они мокрые свалились сюда и Поль перевернул его на живот и требовательно вздёрнул его зад. Прохладный, ночной воздух сочился из приоткрытого окна, холодил влажную кожу, и на этом контрасте тёплый язык Поля, его пальцы казались почти обжигающими, клеймящими…

- Ты ведь в курсе, что человеческое сердце выглядит по-другому, да? – издевательски-сочувственно поинтересовался Антуан, обожающий мучить тех, кого он любит, тем самым только сильнее их привязывая, и кому всегда мало ревности в свою сторону, тем более от Поля.

- Нет, твоё сердце, - уверенно возразил Поль, – твоё сердце, Гриз, выглядит именно так!

Антуан аккуратно опускает руку и ощупью находит свой недопитый кокос. Поднимает и пытается ухватить губами-трубочками трубочку. Осторожно приподнимает голову, чтобы получилось. Мия спит крепко, а иначе канючила бы сейчас попить «папино». Но это папино ей будет нельзя как минимум до восемнадцати и как максимум до двадцати одного, если к тому времени они переберутся в Штаты. Еще одна причина перебраться, кстати. Весомая и немаловажная. Тёплое пиво с привкусом кокоса то ещё пойло, но деловая, заботливая Мод предупредила, что для его имиджа вряд ли будет полезным, если на отдыхе Антуан будет засвечен в обнимку с бутылкой пива. Одно дело, когда ты отмечаешь победу с командой и совсем другое, когда пьёшь в кругу своей идеальной семьи. У вас папарацци есть, поинтересовался Антуан у менеджера отеля. Случается проплывают на катере вдоль берега, на всякий случай извиняющимся тоном ответили ему. А акулы? Не переживайте, точно нет, отозвались уже намного радостнее. Лучше бы наоборот, вздохнул Антуан.

За Полем совершенно точно тоже охотятся. С его умением уходить в отрыв, наслаждаться жизнью он всегда был лакомым куском для подглядывания. А в качестве чемпиона мира тем более. Вся их команда теперь как наречённая королева красоты, как мисс вселенная должна постоянно подтверждать, демонстрировать свои достоинства, гордо носить корону и без конца доказывать, что она не жмёт, не велика, а в самый раз. Слишком много мозолей было оттоптано, слишком много идолов поругано, слишком много предрассудков высмеяно и носов утёрто - такое долго не прощается.

[Utikula]

cпецом выкладываешь, когда я выпадаю из интернетов? после работы доберусь до тебя.

[Utikula]

возможно у меня тоже пмс, но в самом начале не семейно-пляжном отрывке и потом на отрывке с Дешамом я чуть не расплакалась.
Интересная тема с Антуаном-отцом и распределением остальных интересов (я еще не думала про это).
Поль - хозяин-вор в Мадриде - очень горячо.
Yagoda_Buzina,

[Yagoda_Buzina]

Utikula,

Интересная тема с Антуаном-отцом и распределением остальных интересов (я еще не думала про это).

ты такая серьезная, обожаю это в тебе)))
Спасибо

[Yagoda_Buzina]

возможно у меня тоже пмс, но в самом начале не семейно-пляжном отрывке и потом на отрывке с Дешамом я чуть не расплакалась.

это не пмс, это осень))
Правда, не знаю, где ты, может у тебя лето

[Yagoda_Buzina]

Поль тоже на отдыхе, и Антуан знает его отпускное расписание чуть ли не лучше его самого. Сначала был его дом на Голливудских Холмах, вечеринки у бассейна, а теперь Таити. Он аккуратно поворачивает голову и смотрит туда, где по идее – если уметь пронзать пространство – расположился Таити. На горизонте – сплошь тишь и гладь, как и положено раю, и только рыбачит какая-то крупная птица, то и дело ныряя в блестящую от солнца воду, и раз за разом оставаясь с клювом.

Что случилось с Ямайкой, спросил он Поля, когда команда готовилась к чествованию в Елисейском дворце, и Поль отставал от своего обычного расписания, своей обычной собранности на целый корпус, если выражаться по-жокейски. Его корпус был голым, когда Антуан - уже готовый и прилизанный - зашёл к нему в номер.

Зашёл по привычке, по инерции, по необходимости, потому что.

Проводил голую спину Поля взглядом, дождался, пока тот снимет с плечиков рубашку, повернётся и изящно, хоть и немного суетливо скользнёт в правый рукав. На постели валялись какие-то распечатки. Антуан поднял одну и внимательно изучил.

- Что случилось с Ямайкой?

Поль ответил не сразу. Сначала он запутался в пуговицах. Потом кое-как справился, протолкнул край рубашки за пояс брюк, поднял глаза на Антуана и с нервной рассеянностью уточнил:

- Что ты сказал?

И тут их перебили, прервали, подогнали, сшугнули.

- Я спросил, что случилось с Ямайкой, - вернулся к теме Антуан, когда их жаркая, шумная, громкая команда готовилась выйти на открытую, оборудованную площадку перед дворцом и как следует поприветствовать собравшихся фанатов. Они стояли в середине, и вокруг них бурлило, их обтекало и подталкивало со всех сторон, и Поль проигнорировал или попросту не услышал и упрямо взялся продвигаться вперёд, в начальный ряд, успев мельком нащупать сзади руку Антуана и сжать его пальцы. Сильно. Призывно: давай за мной. И по-прежнему очень нервозно. Антуан слегка поморщился и остался с вопросом на месте.

- Так что всё-таки случилось?

- Ты о чём? – полюбопытствовал Поль, открыв кран и сунув под шипящую струю рукав снятого пиджака.

Они свинтили в туалет, потому что Погба вылил на себя газировку.

А что, отличное, готовое резюме для их отношений и вообще: они, потому что Погба.

Поль улыбался отражению Антуана в зеркале уже расслабленно и спокойно и, мусоля злосчастный рукав пиджака, продолжал с любопытством и неподдельной искренностью ждать ответа.

Антуан совсем не удивился.

Сейчас, когда самое ответственное было позади, когда с Поля схлынула вся его суета, вся его дёрганная, оглушающая фестивальность — его неуверенность наоборот, он снова готов был слушать кого-то кроме себя, делиться вниманием с кем-то кроме себя, любить кого-то кроме себя.

Антуан придвинулся ближе. На такое расстояние, чтобы суметь ощутить жар и силу, исходящие от тела Поля, которые опьяняли поконкретней всех напитков, что разносили в зале, и успеть отпрянуть, отшатнуться, если что. Если сюда кто-нибудь заглянет. Хотя им пока везло.

Им вообще пока так везло!

Антуан встал тесно, прижался к боку, ощущая, как выжидающе, заинтригованно застыл над ним Поль, как неровно выдохнул, когда Антуан, слегка развернувшись, сложил голову, упёрся вспотевшим лбом ему в плечо – приглашающая покорность, от которой у обоих ехала крыша, как Полю стало совсем не до испорченного пиджака, как он коснулся кончиком носа, губами коротких волос, кожи Антуана и тепло произнёс:

- Блин…

Антуан улыбнулся. Сейчас бы вернуться к исходной точке, выправить рубашку Поля из брюк, расстегнуть все пуговицы – самому, а не как обычно: каждый сам стаскивает свою футболку, шорты, бросая ласково-бешеные взгляды в другого, – поиграть в раздень меня, заставить Поля стоять смирно, пока рубашка сползает с плеч, увидеть ровные, напряжённые мускулы, сжатые точки сосков, блестящую, тонкую полоску пота посередине грудной клетки, заботливо прокаченные мышцы, рельефный пресс – всё то, что Антуан оценивает очень высоко, всё то, что вызывает в нём горячий приступ, острое желание – чувства, которые он поначалу принимал за зависть.

Полю в отличие от Антуана с детства были открыты все дороги, его рады были приветствовать все футбольные академии, его не браковали раз за разом по причине хилости и болезненности, его практически совершенная форма и сила всегда были привлекательны для спорта, перекликались с ним, искали друг друга. Антуана его форма и сила тоже привлекали. На сборах он постоянно об этом думал (слишком много думал, иногда до бессонницы), когда в раздевалке Поль обнажался, Антуан дико смущался, но по возможности не отрывал от него глаз, и смятение чувств при этом доставляло почти физическую боль, он бросал ему вызов везде где только мог: под баскетбольной корзиной, на тренировках, в шутках, пока еще не силах признаться себе, что за этим кроется, а Поль с большой охотой вызовы принимал. Они бегали наперегонки, бросали мяч на спор, устраивали марафоны шуток-подколок, и Антуан испытывал истерическое волнение, если выигрывал он сам, и волнительное наслаждение, если сверху оказывался Поль. А иногда так откровенно нахваливал его физику и способности, так суетливо и пылко сравнивал его со своими любимыми спортсменами, так восторженно и вслух отмечал его пластичность, что Поль внимательно слушал, а потом пришибал его хитрым, довольным взглядом, будто спрашивал: ты мне завидуешь или ты меня хочешь? Антуан в такие моменты ругал себя, злился на него и пытался отдалиться, отгородиться, подружиться в команде с кем-нибудь ещё. Куда там. Потом наконец измучился и сделал шаг туда, где Поль его уже ждал. И на Антуана обрушилась вся его, Поля, щедрость и готовность делиться всем тем, что у него есть: жаром, чувственностью, ласками, секретами, исключительностью. Это была не зависть, а самая (не)обыкновенная страсть, которая тоже в итоге хочет заполучить, обладать, присвоить, сделать своим. Антуан так и предположил: а что, если я к тебе пристрастился, - лёжа без трусов на широкой постели в Майами после упущенного Евро. Поль лежал рядом на соседней подушке точно в таком же первородном состоянии, и, повернув голову, Антуан с пытливой доверчивостью взглянул на его профиль. Глаза Поля были закрыты и кожа поблёскивала от жары, но больше всего Антуана захватили, примагнитили капельки пота над его верхней губой, нанизанные на отросшие, щетинистые волоски. Было в том что-то близкое и трогательное, особенно если вспомнить, как старался и выложился Поль, чтобы Антуан кончил дважды за двадцать минут, и наверняка у самого Антуана были точно такие же капельки, и он протянул руку к лицу Поля, указательным пальцем стёр всю эту влагу, все эти косвенные улики и сунул солёный палец в рот. В принципе никакого ответа не требовалось, но Погба всё-таки ответил, улыбнувшись: Погплан, Гриз, Погплан.

Эта была не зависть хотя бы потому, что никогда ещё Анутану так сильно не нравилось, так сильно не хотелось быть самим собой, быть Антуаном, как рядом с Полем.

- Я соскучился по тебе, - объявил он, слегка отстранившись от его плеча, и демонстративно вредно закрыл кран, который вхолостую гнал воду.

- Когда успел? – с улыбкой отозвался Поль, посмотрел на закрытый кран, но спорить не стал: он сделал для пиджака всё что мог. - Я всё время был рядом.

- Может быть, - согласился Антуан, хотя рядом понятие растяжимое. – Но на меня не смотрел.

Иногда Антуану кажется, что его желание, стремление играть с Полем в одном клубе, которое по правде говоря никуда не делось, а отодвинулось на неопределённый срок и остаётся лежать до востребования в определённом уголке сердца, связано именно с тем, что заполучить его внимание можно в том числе и на поле. Утомить Антуана вниманием почти невозможно, а вот недодать – легко. А Поль это самая настоящая стихия, которая тем сильнее бушует и расходится, чем больше у неё пространства. Антуан ничего не может поделать, он ревнует Поля к этому пространству, к его клубам, ко всем его пиар кампаниям: умышленным и не очень, ко всему тому, на что он распаляется, и становится абсолютно удовлетворённым, когда Поль заперт, ограничен, поставлен в рамки, когда они оба в одной системе. Тогда всё внимание достаётся ему: концентрированное, жаркое, неуёмное. И чем меньше между ними пространства, тем оно гуще, ненасытнее. В самые близкие моменты Поль оглушает пылкостью, требует, берёт и даёт, он полностью зациклен на Антуане, он опасен и приручен одновременно, и Антуану это по кайфу, он даёт и берёт, ощущая жар в каждой клетке, в ладонях, словно между ними мечется молния, как в фокусе у чародея, и это абсолютно неповторимое и захватывающее чувство.

- Гриз, Гризу, - позвал Поль из зеркала. В его голосе слышались ласковая, самодовольная забава и мягкий нажим, и Антуан делано не спеша поднял на него глаза.

- Если даже я на тебя не смотрю, - признался Поль с убедительными, надёжными интонациями, - это не значит, что я тебя не вижу.

[Utikula]

тебе пора сценарии к сериалам писать, заканчиваешь отрывки просто мастерски

Правда, не знаю, где ты, может у тебя лето

3 дня назад первый снег был ((

[Yagoda_Buzina]

Utikula,

тебе пора сценарии к сериалам писать, заканчиваешь отрывки просто мастерски

но я не специально))) То есть тут нет интриги, ну может чуть чуть))

[Yagoda_Buzina]

Мия просыпается и первым делом пытается слезть с Антуана. Ворочается, спускает вниз ноги, заезжает, шлёпает рукой ему по заросшей скуле и выдыхает капризный набор звуков: нхмфы, когда Антуан хочет еще немножко её удержать, потискать, извернувшись, прижимает её маленькую, юркую к себе и ищет губами её щёки, глаза, нос, рот. Она терпит и в то же время, смазывая все поцелуи, рвётся к Эрике, которая строго и заботливо произносит с соседнего шезлонга: ну-ка поцелуй папу. Двое против одного — это даже обласканной, обожаемой, любимой Мие не под силу, и она послушно застывает в руках и прилежно чмокает Антуана в подставленную щёку, а затем срывается к Эрике, чуть ли не вздыбливая пятками песок. Пойду поныряю, сообщает Антуан, садясь прямо и широко расставив ноги по обе стороны лежака. Вытягивает над головой руки в замке, заводит за голову и вжимается в них затылком, оказывая себе разогревающее, мышечное сопротивление. Он не предлагает Эрике поплавать вместе, потому что Мию без присмотра не оставишь, - они теперь ныряют по одиночке. Дети - это такое дело, сын, поведал Антуану отец, когда родилась Мия, они меняют, рвут твой прежний мир только для того, чтобы сшить его заново, по-своему. И за прошедшие два года Антуан прочувствовал это в полной мере. Появление Мии перекроило и его распорядки, и мораль, и их отношения с Эрикой, которые не стали хуже или лучше, а попросту стали другими: они теперь пришиты друг к другу прочными, шёлковыми, родительскими нитями, пришиты прямо к коже, к мясу, нитями, которые натягиваются, но не рвутся. Нитями, которые останутся, даже если между ними исчезнет всё остальное. Наверное, это и есть та самая зрелая, вызревшая любовь-привычка, которая пустила в тебя корни и держит, держит, пока ты плаваешь, ныряешь в стороне.

Антуан жить не может ни без одного, ни без второго.

Плюююхх.

Та секунда или полторы, пока Антуан летит в воду, пока он во власти у силы притяжения, которая тащит его вниз, в темно-синюю гладь, он испытывает резкий, ужасный восторг, к которому невозможно привыкнуть. Это сродни чувству победы. За минуту до конца финального матча он испытывал нечто подобное. Он бросал взгляды на скамейку, которая нетерпеливо топталась, закипала у самой бровки, чтобы сорваться на поле после свистка, на тренера, который молитвенно не спускал глаз с табло, на Поля, который защищался, бился вместе с остальными как цепкий гепард, душа последние, бессильные, но всё еще жизнеспособные атаки хорватов, и ощущал, как ноги перестают слушаться, как всё тело, разум, сердце уже приготовились встречать победу, как они напряглись и вместе с тем утратили, отпустили любой контроль, чтобы через несколько мгновений окунуться, нырнуть, упасть, плюхнуться в эту сумасшедшую, неправдоподобную радость, в это полное счастливое опустошение, в эту плотную, поглощающую синь.

Антуан снова забирается по лестнице, встаёт на нагретый метал и машет руками берегу, посылая туда широкую улыбку и громогласные, победные возгласы. Эрика отзывается эхом, машет в ответ, прижав к голове широкополую шляпу, а Мия – платформа отсюда в метрах пятидесяти – в абсолютном восторге: подпрыгивает, приседает, прижимает по швам руки, веселится – её папа – её герой. А потом Антуан изображает Мбаппе: руки крестом на груди, ладони в подмышках, ноги твёрдо, широко расставлены, бёдра поданы вперёд — нарочитая поза альфа самца, над которой Антуан мягко подтрунивал во время турнира, искусно передразнивая эту стойку, эту незрелую, неоформившуюся маскулинность, ненавязчиво отравляя Мбаппе тем самым в его щенячью гавань. Килиан подвох чуял, тыкался в Антуана своим щенячьим носом со всех сторон, но троллинг был настолько тонкий и неуловимый, щелчки по носу настолько хитрые (до бесхитростности), что Килиану не оставалось ничего другого, как вынужденно примириться, но всё-таки иногда не с того не с сего напускать на себя горделиво-деловой, обиженный вид. На всякий случай.

Антуан запрокидывает голову. В чистом, открытом небе заперто столько свободы и безмолвного покровительства, что кружится голова. Сколько же благодарностей, сколько призывов, сколько обетов и проклятий было послано в небо во время последнего матча, что оно, в конце концов, не осталось равнодушным и отозвалось крупным дождём сразу же после свистка, провозглашающего победу Франции. Антуан и сам прошептал что-то вверх горячими, непослушными губами, пока его не снесли чьи-то крепкие объятья. Это было то ли спасибо, то ли признание вселенской справедливости, то ли хрупкий, бессильный выдох, но небо, которое не один раз его опрокидывало и совсем не один раз высокомерно молчало, в тот день ему ответило. Ты лучше всех, горячечно прошептал ему на ухо Поль, когда Антуан наконец до него добрался. Они обнимались, прижимались, Поль пах дождём, потом, силой, свободой и покровительством, и, подставляя под поцелуи шею сбоку, Антуан ловил сжатыми веками, переносицей щедрые, прохладные капли.

Плюх.

На этот раз головой вниз, как настоящий чемпион. Рассекая воду сложенными перед собой ладонями и обрекая трусы сдристнуть почти до самых щиколоток.

На Таити с Полем отдыхает его собственный ангел. Далеко не такой невинный как Мия, а что-то вроде ангелов «секреты виктории», со всеми положенными атрибутами: локоны, изгибы, ноги и приторно-ванильный аромат духов, который пробрался и устроился у Поля даже между пальцев.

- Как она тебе? - как можно беззаботнее спросил Антуан Эрику, провожая её до машины, которая должна была отвезти её в отель неподалёку. Это был один из семейных дней в Истре, и на него съехались все. Антуан не запомнил, что он ел на ужин, зато в точности запомнил, как выглядела Мария, во что она была одета, как нарочито подкупающе порхали её ресницы, когда Поль подвёл их всех друг с другом познакомить.

- Мария? - уточнила Эрика, которая всем духам предпочитает духи Антуана, которые они выбирают вместе, останавливаясь то на мужских нотах, но на популярном унисексе. – Вроде ничего, симпатичная.

Тут она встала и подержалась за плечо Антуана, чтобы поправить ремни на босоножках.

- А тебе?

И перевела на него внимательный, проницательный взгляд снизу вверх.

Вокруг сгущались тёплые, летние сумерки, и Антуану удалось сохранить выдержку и замаскировать все свои противоречивые эмоции. Если бы не эта неясная пелена между ними, то Эрика наверняка бы заметила, как беспомощно засыпался Антуан на этом вопросе, как распахнулись его глаза в ответ на резкую опасность, на столкновение, как поменялся цвет лица, словно его хлестнули по щекам, как непроизвольно сжались скулы...

В тот момент ему казалось, что это не рука Эрики давит ему на плечо, ища опоры, а все проклятия мира.

- Мон шери, - ласково, со спасительной, расчётливой игривостью позвал он, обнял за шею, когда она выпрямилась, и поцеловал в гладкую, нежную скулу. - Как же я умираю, когда ты пахнешь мной.

И слышно, длинно втянул запах собственного парфюма с волос.

- Смертельный номер! - орёт, предупреждает Антуан и прыгает в третий последний раз, изображая Хуки, когда тот по воле хозяина летит в бассейн, дрыгая, перебирая лапами как мотор.

На берегу Антуан целует свою принцессу, которая встречает его на песке, и бросает в её ведёрко с водой морскую звезду, выловленную на мели. Мия столбенеет от восторга и ужаса, осторожно присаживается перед ведёрком на корточки, пряча за спиной руки, и тоненько, протяжно, еле слышно ноет, разглядывая подарок, не в силах справиться с внезапной эмоциональной бурей. Это у неё от Антуана: любопытство и красочная эмоциональность.

- Она безопасна? - чуть беспокойно спрашивает Эрика.

Антуан утвердительно кивает, забирает с её головы шляпу и надевает на себя. Эрика смеётся.

- Звезду всем! - ораторствует Антуан и заваливается мокрой задницей на песок.

А про Ямайку Поль всё-таки рассказал. Объяснил, что хочет разделить чувство праздника с теми, кто в теме, со своими, с французами, и Французская Полинезия подходит для этого как нельзя лучше, а Ямайка подождёт. Отдых с пользой: наградить, отблагодарить как можно больше французских болельщиков за то, что верили, поддерживали, мечтали. Антуан внимательно его выслушал, понимая, как это для него важно. Сам Антуан может называть себя наполовину испанцем, португальцем или уругвайцем, забывать французские слова после многолетней испанской трескотни, а Поль каждый раз готов с боем, с болью отвоёвывать себе право называться французом. Спросите его, что для него значит играть за французскую сборную, и он поведает вам об этой гордости на нескольких французских диалектах, изучение которых добавило ему очков в собственных глазах и в той скрытой, незаметной борьбе, которая постоянно ведётся в европейском обществе: признавать ли пасынков сыновьями. В борьбе, в которой у Поля никогда не было и не будет стопроцентных, небьющихся козырей. Они никогда это не обсуждают, для Поля это слишком уязвимая тема, а Антуан слишком медленно учится осторожнее играть со спичками, и хоть Поль прощал ему немало, залечивал после него не один ожог, Антуан не хочет и не собирается обострять. Вместо этого он выдаёт ему в финале пас под удар и успевает похолодеть и воскреснуть, отчаяться и расцвести, пока Поль со второй попытки не отправляет мяч в сетку.

[Yagoda_Buzina]

Шляпа перемещается на лицо, Антуан вытягивается на песке, скрещивает щиколотки. Эрика зовёт Мию «засыпать папу». Спасибо, что не закопать, усмехается Антуан. Эрика к его «дурацким» шуткам уже привыкла и не реагирует. Светлое кружево на лице пропускает, преломляет лучи и защищает от песка, который летит Антуану в голову – это Мия со всем усердием взялась за дело. Эрика с различимой, слышимой улыбкой объясняет, показывает ей как надо, и на живот Антуана с мелкой, приятной щекоткой приземляются разные – маленькие и побольше – горсти тёплого, бархатистого песка.

- А помнишь Майами?

Антуан смотрел на Поля вверх тормашками, лёжа спиной, поясницей на резиновом шаре и свесив голову. Они торчали в спортзале вне расписания ещё вместе с парой-тройкой человек, которые уже не раз поменялись, потому что зал был открыт до вечера.

- Тебе кровь в голову ударила? – спросил Поль, перестав качать плечевой пояс.

- Не останавливайся, - улыбнулся ему Антуан всё из того же положения. – Нам нужен сильный Поль.

Подразумевая – мне нужен.

Сам Антуан не питает любви ни к железу, ни к силовым нагрузкам, но в его случае этого особо и не требуется, поэтому ему вполне хватает спортивного вуайеризма, лениво-любовного созерцания, которому он предаётся регулярно и которое, как ему кажется, делает его и самого крупнее, выше и выносливее.

В конце концов, дуракаваляние и битьё баклуш тоже требует приложенных усилий.

Поль многозначительно промолчал и снова взялся ладонями за поручни тренажёра.

Конечно, не стоит зря бередить раны и вспоминать горестные поражения, это вам любой спортсмен скажет, достаточно того, что он живёт с ними каждый день: только свистни и они все тут как тут, готовые грызть, – боль преданнее любого пса, но во-первых, Антуан, как они уже выяснили, стал взрослее и прочнее, а во-вторых, такого упоёно раздолбайского ощущения счастья, такого стыдного, лихого удовольствия, такого перевёрнутого с ног на голову чувства свободы, которое он умудрился пережить тем летом, заточить в глубине, темноте и тишине за эти два года у Антуана так и не вышло.

И судя по тому, как напрягся Поль перед тем, как с удвоенным рвением выжать норму, как крупно перекатился от сглатывания его кадык, у него не вышло тоже.

Этот финал говно, давайте следующий, - раздавалось в раздевалке после поражения, и от раненой гордости в голосе, от ампутированной храбрости становилось совсем тяжко.

Почувствуй себя импотентом, что называется, - отозвались напротив.

Они играли уродливо, а мы ещё хуже, - признавался кто-то следом с обречённым вздохом.

Если самое сексуальное, что можно вспомнить с матча, это голый торс Криштиану после матча, то это значит, что у нас определённые проблемы.

Может это у тебя определённые проблемы? – пытался кто-то отшутиться. Несвоевременно и неудачно.

А мы с Полем трахаемся, - так и подмывало сказать Антуана.

Он видел себя, как он поднимается, поникший, худой, с серебром в руке, обводит всех терпеливым взглядом исподлобья, привлекая внимание, открывает рот и произносит ровно: а мы с Полем трахаемся. Выкладывает всю начистоту: спим вместе и не собираемся останавливаться. Пригвождает к месту: придумывает мне тупые ласковые прозвища, ненавижу его за это… Добивает: лучший секс в моей жизни…

Чтобы все охуели разом и заткнулись наконец. Чтобы по стенам этой изученной вдоль и поперёк раздевалки, по средоточию их сейчашнего безрадостного мира, по коре этого мозгового центра, которому не помог никакой штурм в перерыве между таймами, после этого неожиданного и сокрушительного удара поползли трещины. Чтобы чувства резко сменили свой полюс, чтобы они приобрели резкие, неприятные черты и взбаламутили то унылое бесцветие, которое расползалось повсюду и уже подступало к горлу, обхватывало длинными липкими пальцами. Потому что Антуан больше не мог выносить разочарования и жалости к себе, потому что если бы мог, то воткнул бы себе вилку в руку или лучше бы выстрелил в лицо той части себя, которая уже дважды облажалась и начала привыкать взирать на мир глазами побитой собаки.

Он хотел себя наказать и дать другим повод наказать себя. Он хотел защитить своё ноющее сердце, нападая. Он хотел искупить и следом пробудить, открыть в себе новую грань, которая, он был уверен, сидит в нём, острая, блестящая, изумительная.

Но прежде всего этого он очень устал.

Устал проигрывать и подводить.

И его смелости и воинственности хватило лишь на то, чтобы до боли сжать в ладони грошовую серебряную медаль.

Он так и не узнал, как далеко он сможет зайти в самобичевании и мазохизме, потому что наблюдательный Поль накрыл его сжатый кулак своей ладонью, молча призывая быстро прекратить, а его фирменные хмурые, почти грозные складки между бровей не оставили никаких шансов на спор и несогласие.

В следующий раз он попытался уже в Майами. Океан буйствовал всю ночь, и, казалось, от разбивающихся вдалеке о берег волн звенят стёкла. Или это звенело у Антуана в голове от всего выпитого и вылаканного. Он стоял в одних трусах в номере Поля возле большого зеркала в ванной комнате и вызывал кровавую Мэри.

- Блади Мэри.

Раз.

Одна из лампочек наверху словно бы моргнула, дрогнула испуганным светом.

Антуан поднял пьяные глаза к потолку и вызывающе усмехнулся.

[Yagoda_Buzina]

- Блааади Мэри, - два, бледным шёпотом обратно в зеркало, приди и распори мои кишки, ты мифическая, ширпотребная дрянь, легенда. Легенда, ты это слышал, Гризманн? Учись. Что она сделала такого, чтобы стать легендой, которая переживёт всех и вся?

Антуан сделал перерыв перед финальным броском, наклонился, поднял с пола недопитую бутылку пива и сделал большой глоток. Сейчас он докажет, что не трус. Себе докажет, прежде всего. Отставил бутылку – аккуратно, чтобы та не завалилась с характерным звоном на кафель – разогнулся, опёрся руками о край раковины и закрыл глаза, собираясь и настраиваясь. Он был так пьян и кос, что ожидал, по меньшей мере, двух кровавых Мэри после того, как откроет глаза и позовёт в третий раз. Вздохнул глубоко, распахнул глаза и успел произнести лишь:

- Бл…, - потому что его рот накрыла крепкая, тёплая ладонь.

Сзади него в зеркале стоял Поль - один Поль – живой, высокий и совершенно точно голый, именно такой, каким Антуан оставил его в постели полчаса назад, и с упрямством и всё с той же сосредоточенной хмуростью разглядывал его оторопевшие глаза.

- Без меня развлекаешься?

А когда Антуан замычал и попытался оторвать ладонь ото рта, прижал его к себе ещё сильнее, заторопился и произнёс за него: - Блади Мэри.

Три.

Антуан бессильно взмахнул руками, а потом ему вернули возможность говорить.

- Ну теперь держись, - первое, что он пообещал одновременно с пьяным восхищением и какой-то полу виноватой растерянностью.

- Я не боюсь легенд, Гриз, - ответил Поль и пошёл обратно в комнату. - В итоге они все - заложники собственных отражений.

- Ну теперь держись, - снова повторил не убеждённый Антуан и наклонился над раковиной ополоснуть лицо.

- Вот поэтому они многие такие несчастные и неуравновешенные, не замечал? Побочный эффект кровожадных побед.

- Вот именно что побед, - заметил Антуан и встал на пороге, облизывая мокрые губы.

- Я думал, ты решил блевать, а ты потащился призраков вызывать. Сколько ты выпил?

- Недостаточно, - ответил Антуан. - Мне нравится головокружение. Заставляет фиксироваться только на нём. И тебе нравится.

- Что? Твоё головокружение?

- То, что я такой головокружительный... Я ведь знаю.

- Ещё бы..., - низко, с покровительственной, снисходительной усмешкой отозвался Поль.

Свет из ванной долетал до постели тусклым, слабым эхом, но Антуан различал, угадывал, как Поль трогает себя, гладит член, снова возбуждаясь.

- Не останавливайся. – Приказал ему Антуан и потянул трусы вниз.

Большой успех тоже кружит голову, а значит он тоже может считаться наркотиком. Всё, что вызывает сильные, привязчивые чувства, развращающий экстаз, может называться наркотиком: алкоголь, успех, секс с мужчиной... Для полного счастья (или несчастья) Антуану в ту ночь отчаянно не хватало успеха. Наряду с алкогольной развязностью и этим тесным и немного резким трением между ягодиц, посреди собственных сбивчивых и ласковых стонов Антуану не хватало лишь успеха. Воздушный матрас буфферил, издавал под ними еле слышные, пружинистые звуки, будто часто, тяжело дышал — в такт. В самом расцвете порывистых выдохов-вдохов и убыстрённых, пошловато-звучных шлепков Поль приподнимался над Антуаном, отстранялся немного, оставляя внутри лишь малую часть себя, заставляя Антуана тянуться за собой, подаваться вверх, отрывать от матраса бёдра и живот, опираясь на широко разведённые колени, искать этой дерзкой полноты внутри, тосковать по этой жаркой заполненности. И Антуан подавался, тянулся, прогибался в пояснице, насаживался сам, вбирал, раскачивался, крутил задом. Далеко пойдёшь, с лихорадочным, опаляющим возбуждением в голосе шептал, сипел над ухом Поль и своим весом снова возвращал Антуана в его пассивное, податливое лежание и просовывал ему под живот руку, сжимая член, чтобы довести, выебать до полной, безоговорочной победы.

Океан стихал лишь под утро. Антуан смотрел с примятой подушки на вступающий рассвет и замечал вслух, что здешние рассветы какие-то слишком простые, обыкновенные, ничего особенного.

- Всё особенное тут происходит ночью, - сонливым, но слегка весёлым голосом отозвался Поль, подбросил тело, поворачиваясь набок, спиной к Антуану, и натянул на голову простынь, прячась от первых солнечных лучей.

Антуан посмотрел на его длинные, поджатые под себя ноги, пятки и уже с относительно прояснившимся сознанием спросил у себя, а так ли всё было между ними этой ночью, как он помнил? Много ли спортсмену надо, чтобы упиться, чтобы исказить с непривычки реальность, чтобы поверить в собственную и чужую неповторимость... Но смесь чувств: стыд и сознательная нежность, которую он испытывал сейчас к Полю, к тому, кого боялся потерять ещё до того, как стал с ним спать, боялся, что он вдруг умрёт, и как он сможет дальше без него жить, а таких людей у Антуана совсем немного, и грубые пятна на простыне, которой укрывался Поль, подсказывали, что всё было примерно так.

Крипово, жутко клёво.

- Я знаю, кому мы проиграли, - сказал он вдруг в противоход всех своих мыслей, задумчиво, в спину Поля.

- Кому? - приглушённым из-за ткани голосом поинтересовался Погба.

- Себе. Не Роналду, не Португалии, не Рамосу, а себе...

Поль очевидно догадался, что Антуан не спятил, а просто не делит между собой все самые болезненные поражения, не воспринимает их по отдельности и что возможно сейчас он понял, уяснил для себя что-то очень важное, переломное, и потому сказал с полной, братской, практически джедайской поддержкой:

- Теперь ты знаешь врага в лицо, Гриз, а значит мы больше не проиграем.

[Utikula]

Владелец дневника видит IP-адреса пользователей, оставивших комментарии!

[Utikula]

детализация

[Yagoda_Buzina]

Владелец дневника видит IP-адреса пользователей, оставивших комментарии!

Utikula, какой загадочный комментарий

детализация

[Utikula]

Yagoda_Buzina, это когда без текста жмешь, вот такая надпись. сорвалось.

[Yagoda_Buzina]

Короче говоря, я заморожу фик Вчера лазила по инету, ища вдохновение, и не нашла)) Может потом закончу его, потому что я знаю, что именно писать, но просто не хочу писать. Назовём это ёбаной хандрой))

[Utikula]

если что я жду

[Yagoda_Buzina]

Utikula,

[Utikula]

ох

[Yagoda_Buzina]

Антуан выбрасывает вверх кулак, как делают в фильмах все положительные герои, от кого стремятся избавиться, кого пытаются замуровать, прибить, убрать, похоронить заживо, потому что они так или иначе кому-то мешают, кого-то раздражают, потому что слишком навязчиво и неумолимо ищут своего места под солнцем. Самое естественное из всех победных движений, идущее прямиком от сердца. Сжатый кулак в такие моменты как будто и есть само сердце, которое, если его победно вскинуть перед заполненными, ревущими, солидарными трибунами, словно одно – на всех.

Здесь нет ни неистовых трибун, ни безликой, но близкой толпы, есть только Мия и Эрика, которая берёт его крепко за руку, обхватывая пульс, и если не поднимает, то, по крайней мере, не даёт обратно упасть, поддерживает. Эрика, которая в своё время влюбилась не только в самого Антуана, но и в то, во что с первых своих памятных дней был влюблён сам Антуан. В игру. Его игру. Влюбилась вынужденно, заодно, потому что для Антуана игра это не просто дело, профессия, призвание, а его, Антуана, продолжение. Как нога, ухо или глаз. То, без чего он, – неполноценный, ущербный Антуан.

- Есть хочу, - буркает он себе под нос, когда они все вместе – дружным семейным подрядом – берутся чистить его от песка. Мия хаотично хлопает его по ногам, он сам отряхивает руки и живот, а Эрика отвечает за тыл. И тут ничего нового.

- Хорошо, - быстро соглашается она, кто тоже кроме кокоса (настоящего – не бутафорского) ничего не ела, не пила. – Соберите с Мией игрушки и не забудьте выпустить на волю звезду.

И хлопает его по заднице.

Профессионально.

Эрика к футболу привыкла. Она присутствует почти на всех домашних играх Атлетико и смотрит с Антуаном большинство сторонних матчей – для этих целей у них телевизоры натыканы по всему дому.

Но только не игры Поля.

Для этой цели у Антуана есть «дом на дереве».

От дома и от дерева там почти ничего нет, только предназначение – прибежище, романтическое пристанище, тайное укрытие страстей. Это всего-навсего скромный навес на заднем дворе рядом с баскетбольной площадкой, где обитают разноцветные садовые качели, полу скрипучесть которых в остальное время совсем не донимает, не бесит Эрику, но после того, как Антуан проводит там с планшетом и наушниками очередной вполне понятный отрезок времени, Эрика напряжённым, недовольным голосом снова напоминает ему, что с этими качелями надо что-то делать, и просит «избавить её жизнь от этого угнетающего, глупого скрипа».

Антуан всё обещает исправить, но ничего не делает, и эта канитель продолжает тянуться, и каждый играет в ней свою коронную роль, и в этом кроется извращённая, поразительная стабильность, которая так необходима каждому спортсмену, чья профессиональная жизнь и без того сплошь череда мелких и крупных потрясений.

Что же тут поделаешь, малодушно оправдывается перед собой Антуан, если и не смотреть матчи с Полем он не может, хотя порой это бывает так неприятно больно, будто загоняешь занозы себе под ногти: неудачливый, неспособный, не собранный Поль это не тот Поль, ради которого Антуан с завидным постоянством нарушает супружеские обеты и клятвы, и смотреть их с Эрикой не может, не способен, потому что испытывает чувство редкого, смущенного позора, словно он школьник и в кино, которое он смотрит с родителями, наступает постельная сцена, и все тихо потеют и бездарно пытаются делать вид, что ничего такого не происходит.

- Это безалкогольный пунш, - поведала ему Эрика, когда он сунул нос в её широкий бокал.

Он поморщился и получил за это ласковый, воспитательный рывок за ухо.

Антуан улыбнулся, глотнул собственного напитка (тоже четыре буквы и первая – п) и пошёл снова гулять взглядом по залу.

Эрика часто спрашивает его про офсайд. Уверенное понимание этого неуловимого правила ей не под силу, и, сидя там за праздничным столом Антуан мог наглядно, на пальцах объяснить ей, что это конкретно значит. Когда ты сидишь так близко к собственной жене, что можешь разглядеть мелкие трещинки, шероховатости на одном из её локтей, сложенных на белой скатерти, а сам выискиваешь глазами в зале вполне определённую фигуру и, выцепив её, ощущаешь внутри требовательную, тёплую щекотку.

Это желание, стремление сделать, заполучить вопреки всем писаным нормам.

Это просто сильное, невыносимое желание.

Поль стоял ближе к диджейской установке вместе с братьями и парой примелькавшихся за время турнира друзей и живо, активно что-то обсуждал, помогая себе руками, жестикуляцией, а иногда — любимыми танцевальными судорогами, больше смахивающими на какую-нибудь пантомиму.

- Потанцуешь со мной? - отвлекла его Эрика.

Антуан перевёл на неё взгляд и округлил глаза. Быстро оставил бутылку, привстал, потянулся к ней и накрыл её уши ладонями. И в этот момент сзади неё взорвалась хлопушка, обдав их обоих клочками конфетти.

Лукас заржал, запрокидываясь назад, подскочил к Антуану, обнял, поцеловал его в висок и упылил дальше.

На всё это у него ушло гораздо меньше времени, чем потребовалось бы Антуану, чтобы поднять ногу и дать ему шутливого пинка под зад. К тому же Лукас, начиная с победного кутежа в Истре, транзитом через все автобусы, самолёты и президентские дворцы и вплоть до сегодняшнего неформального ужина - последнего, перед тем как команда разлетится по отпускам и с чувством выполненного долга разляжется на побережьям, прибывал в полу вменяемом состоянии. Первый крупный турнир в сборной и сразу победа. Могло ли это снести крышу? Могло. Могло ли это вызывать зависть, ревность? Могло. Но только не у Антуана, а например у того же Косельни... Свои же ощущения от победы, которые казались Антуану более выстраданными, солидными, объемными – почти галактическими, он бы не променял сейчас ни на какие другие.

- Давай чуть позже, - попросил Антуан, плюхаясь обратно.

Поль тем временем скривил крикливую, дурашливую гримасу и высунул язык.

Антуан обхватил горлышко губами.

Хотелось этот язык себе в рот или протолкнуть свой в рот Поля – не важно, главное Антуан хотел с ним целоваться… Крепко, долго, распущенно… До ломоты в челюстях, до слюнявого нытья, до грубоватых ласк, до настойчивых просьб…

- Не хочешь, как хочешь, - произнесла Эрика в ответ на то, как Антуан глушит себя пивом, и встала из-за стола. – Пойду уломаю Тео.

Разве ей объяснишь, что всё, что хотелось сейчас Антуану, это узнать каковы на вкус ощущения от победы, которые ты делишь с тем, кто делил с тобой противоположные. Кто хотел тебя и кого хотел ты даже с налётом горечи и тоски по упущенному успеху. Как бы Эрика не любила Антуана, ей всё равно не понять всю остроту и глубину этих эмоций. Всю их противоречивость. Почти как с Лукасом. Так же плоско и двумерно.

Поль встретился глазами с Антуаном, совсем не случайно перехватив его взгляд, — он наверняка знал, куда смотреть, кого искать, и Антуан ответил на это: эй. Беззвучно даже для самого себя, обрисовал губами и закусил, почти съел нижнюю. Поль прищурился-нахмурился, словно решая, не икнул ли он там, но спустя пару часов, прижимая Антуана к стене в номере и лапая его так нужно, властно и преданно, как он это умеет, перед тем, как поцеловать его в губы, вернёт, выдохнет в них его же «эй».

[Utikula]

классная тема с Лукасом и через нее разница в реакциях на победу, вот до чего же ты у меня внимательная, а.
спасибо за проду

[Yagoda_Buzina]

Utikula, это значит спасибо)))