Про Коке и Антуана

[Yagoda_Buzina]

Игрушечная любовь

- Оо, уу, Кикито-о, - орёт сверху Антуан. - Разгон у малышки сказочный!
Коке довольно улыбается и прибавляет газу, заставляя мотор рычать ниже и серьёзнее, а Гризманна — вопить выше и веселее: ееее! и тарабанить ладонями по крыше.
Дорожное полотно — ровное, гладкое и удачно свободное для этого времени дня — стелется под колёса со скоростью 70, 75, 85 миль в час. Коке косится вбок и немного вверх на Антуана, точнее сказать, на его нижнюю половину, на ноги, бёдра, обтянутые голубой джинсовой тканью, и непроизвольно отпускает педаль, снижая скорость, — инстинкт самосохранения ещё никто не отменял.
- Чего тормозишь? - голосом тормошит его Антуан, и по громкости ясно, что он опустил, уронил взгляд в салон. - Прямой же участок, гони не хочу.
- Я что слишком быстро ехал? - Нет, вы слишком низко летели, - иронично напоминает ему Коке расхожий анекдот и заходит в редкий на этом шоссе поворот. Машина сладко приседает, урчит, словно хищный зверь в момент опасности, а потом делает плавный рывок, вновь отвоёвывая себе свободу и власть над дорогой. Малышка и правда сказочная. На миллион. Почти. Но он недавно подписал контракт на улучшенных условиях и может позволить себе некоторые финансовые вольности.
- Тут нет ни камер, ни полиции, - просвещает его Гризманн и лезет наконец обратно, возвращает себя на сиденье, и Коке борется с вечным желанием посмотреть на его лицо, но у скорости очень ревнивая и мстительная натура, требующая безраздельного к себе внимания. - Это негласная трасса байкеров и стритрейсеров, Хорхе, тут неприлично соблюдать скоростной режим. Тем более на таких лошадях.
- Да знаю я, - чуть нетерпеливо отвечает Коке. - Но мы уже очень скоро попадём на государственную, а там такого добра как камер завались, а у меня ни одного штрафа за превышение, представляешь? – Улыбается он, сам удивляясь этому факту, гордится простодушно.
- Всё и всегда бывает в первый раз, Кокито, - делится Гризманн своим любимым полу насмешливым тоном, который для честного, приземлённого и совсем неманёвренного в этом плане Коке каждый раз – тупик, стена, на которую он сходу налетает, шмяк. Как бабочка об стекло. Антуан может сказать ему после удачного матча (против Валенсии), в котором он забил (дубль): сними мне гольфы, Кокито, я устал. И утопить голую спину в именном отсеке и тяжело положить ногу в грязной гетре ему на бедро. А Коке что? Разве Коке сложно? Я же пошутил, неловко смеётся и в полу смущённой спешке торопится убрать ногу Антуан, как только Коке, пожав простодушно плечами, подцепляет, пролезает кончиками пальцев за знакомую, плотную резинку.
Короче говоря, если бы Гризманн был дорогой, то Коке никогда бы не научился ездить.
- Нам нужно развернуться до того, как мы попадём на основную трассу, - отвечает он в своей любимой манере – сухими фактами. – Иначе, если войдем в поток, нескоро сможем. Придётся мчать, ха, до Валенсии.
Периферийное зрение, которое натренировано у каждого футболиста, безошибочно подсказывает, что Антуан уставился на его профиль и похлопывает подушечками указательного и среднего пальцев надутые, выпяченные губы. И молчит. Долго, загадочно молчит, приблизительно километр. И смотрит, будто оценивает. Как если бы он собрался исполнить важный штрафной, поразить цель и для этого ему надо прикинуть все шансы и риски.
Как если бы он что-то задумал.
Что, что, суетится, интересуется, волнуется полу весёлый взгляд Коке, мечущийся между дорогой и безжалостно мучительной интригой, застывшей в соседнем кожаном кресле, ну потому что не привык он чувствовать себя... целью.
- А что если бы не будем никуда разворачиваться? - заговаривает наконец Антуан, и звучит он осторожно, но серьёзно, ёмко.
- Как это не будем? – не догоняет Коке. - А что тогда будем?
Впереди уже отчётливо видны развязки, пучки, узлы дорог, которые пролегли в обход Мадрида и ведут в другие города и населённые пункты.
- Поедем к морю. - Предлагает Гризманн азартно, и на этом месте Коке просто не может не повернуть голову и на секунду не впериться в него взглядом в замешательстве.
Как он и думал, предполагал, щеки у него разрумянились, распылались, пока он торчал в открытом люке, исхлёстанный встречным режущим ветром, и разблестелись глаза. А еще волосы, которые торчат в разные стороны, словно его трепала по голове не одна пара рук. Узнаваемое, впрочем, зрелище и вместе с тем уникальное.
Зрелище, к которому невозможно привыкнуть.
Колонна упомянутых байкеров пролетает мимо, решительным, ругательным сигналом намекая, что машина с контуженным водителем слегка пересекла разделяющую линию, и Коке резко дёргает роль, пута мадре, возвращаясь на свою полосу.
- Домчим до побережья, тут километров двести - шутка для твоей машины, Кокито, снимем бунгало, переночуем, а завтра обратно. Как раз успеем к утренней тренировке, - невозмутимо заканчивает Гризманн и замолкает так, словно ждёт следующего шага, последующей инициативы от самого Коке. А его же собственная решимость на этом умывает руки, свою роль она отыграла.
- А… Эрика и Беатрис? – щупает он это странное предложение, эту неизведанную территорию, эту слепую зону. – За ними не будем заезжать?
- Нет, - отвечает Антуан. – Только мы. Стихийный отдых двух друзей, один из которых купил себе первоклассную тачку и хочет её как следует испытать, объездить.
- И чем мы будем заниматься? – спрашивает Коке, и это, признаться, звучит слишком топорно для одного из лучших полузащитников Ла Лиги.
- Купим панамы, устроим пикник на берегу, позагораем, найдём чем...
Они неумолимо приближаются к основной развязке, развилке, к главному перепутью, после которого только прямо, а если тормозить и поворачивать, то нужно не позднее, чем сейчас.
- Решайся, - непринуждённо и даже легко призывает, подталкивает его Антуан.
Коке паникует. Он путается в мотивах и интонациях Гризманна, в предложенных им перспективах, обозначенных в воздухе троеточиях, ему кажется, что это его самого испытывают и объезжают, и всё, что ему хочется сейчас, это оторвать руки от руля, обмотка которого дорого поскрипывает под вспотевшими ладонями, сжать ими виски Гризманна и конкретно заглянуть ему в глаза.
Перед тем, как нажать на тормоз, он вспоминает свои первые впечатления от его голубых глаз.
Тогда он подумал, что эти глаза слишком – до издёвки, до насмешки, до неправдоподобия – красивы, чтобы им можно было окончательно поверить.



Вместо моря – бассейн с подогревом, вместо пикника – старое доброе барбекю. Пляжный сезон в Испании откроется лишь через месяц, в начале июня, но в доме Коке уже все в бикини. Ну то есть как все, Эрика с Беатрис, а они с Антуаном в пляжных, пацанских трусах. Он сам – в модных от кого-то там с огурцами, а у Гризманна – в мелкий цветочек. Они вдвоём торчат в бассейне, а их спутницы, женские половины (или лучше сказать русалки?) прохлаждаются на суше.
- Тебе идёт, - обращается Гризманн к Эрике.
Он сложил руки на бортике бассейна, привалил, уместил на них правую щёку и разглядывает светлый, кукольный парик на своей невесте.
Коке бросает взгляд в её сторону, а затем тянется к бокалу с красным вином, который дожидается руку хозяина у кромки. Мелькает дикая, необузданная мысль, что кто бы и во что бы ни нарядился в присутствии Антуана, сам Антуан обязательно будет красивее.
Мысль, достойная того, чтобы вместо одного сделать три роскошных глотка, запрокинув голову и зажмурившись.
- Завидуешь, что они такие длинные, да, бэйби? – насмешкой отзывается Эрика, играя длинной, искусственной прядью между пальцами.
- Завидую, - вздыхает Антуан. – Мне такие ещё долго растить.
Ну здесь то, слава богу, кристальная ясность.
Здесь-то он совершенно точно шутит.
Или?
- Мне нравятся твои волосы, - говорит Коке, просто чтобы выступить союзником, сторонником его нынешней причёски, хотя внезапно звучит как какая-нибудь фанатка с инстаграм. – Длина нравится…
Добавляет, поправляет он себя, пока Гризманн повернул голову, уложив на руки уже левую щёку, и насел на него взглядом точь-в-точь как на фанатку, в котором хитро поблёскивают и наивность, и развязность, и скромное позволение обожать себя.
- Отрасти себе такие же, Хорхе, - со щедрой улыбкой советует он дальше.
Тут у Коке хватает ума промолчать: мне твои нравятся.
Нравится их цвет, мягкость, волнистость и длина, которой достаточно, чтобы ладонь, скользнувшая по ним во время празднования на поле или другого участия, успела и насладиться ощущением, и не быть уличённой в излишней пристрастности.
- Я буду слишком неотразим, - хмыкает он. – Мироздание не выдержит такой красоты.
Опустошает бокал до последней капли и ставит его обратно.
А еще ему нравится, как завихрённость и взбалмошность волос Антуана с такой лёгкостью и готовностью подчиняется этому простому движению ладони, чувствуя направленное на них искреннее, восхищённое – практически до поклонения – желание прикоснуться, приласкать.
Ну совсем как кошки Беатрис.
Коке чешет ладонь. Кошки сейчас недоступны, дрыхнут где-то в глубине дома, а погладить, потрогать Антуана совсем нет повода.
- Что я пропустила? – интересуется Беатрис, появившаяся с полным подносом закусок. На ней точно такой же длинный парик как на Эрике, только ярко фиолетовый. А её стройные ноги с этого ракурса кажутся ещё длиннее.
Самый подходящий и нужный момент, чтобы убедить себя, что она – его воплотившаяся мечта.
- Коке нравится длина Антуана, - спокойно сообщает Эрика и тянется к угощению.
- Так всегда и бывает, - так же невозмутимо реагирует Беатрис. – Жёны всё узнают в последнюю очередь.
Коке смеётся сам и опасливо косится на смеющегося Гризманна. Тот чешет, трёт нос растопыренной пятернёй вверх вниз, как ребёнок.
Или врунишка.
Прошла неделя после того, как они не поехали на море. Антуан больше не вспоминал о своём предложении, а Коке о нём больше не забывал. Предложение поселилось и зажило у него внутри, словно какой-то вирус, склоняя то к слабости, то к перепаду температур, то к тягучему бреду. Антуан же вёл себя обычным образом: солнечным зайцем скакал на тренировках, разве что не по стенам, смешил, смеялся, подначивал, но всё-таки иногда немного перегибал, его поведение порой казалось чересчур, словно он изо всех сил старается вырулить, вернуть себе самоконтроль после того, как его случайно занесло.
- Би, - просит Коке. – Добавь, пожалуйста, температуры градусов на пять, а то...
- … а то у Коке огурец замёрз. - Перебивает — снова перегибает — Антуан.
Общий на четверых смех на этот раз звучит как закадровый. Слегка фальшиво.
- Я хотел сказать, - терпеливо, по-доброму толкует Коке, глядя на то, как Гризманн ложится спиной на воду и намыливается к противоположной стенке бассейна, - что вода остывает быстрее, чем у меня кровь циркулирует.
- И я. - Без трудностей уделывает его Антуан и победно уходит под воду, тонет, чтобы потом вынырнуть с весёлым фырканьем.



Эрика загружает музыку со своего телефона и говорит:
- Не верьте этому тоскливому нытью. - Это она про Гризманна, который изобразил брезгливую, плаксивую гримасу и мычит «нееет», развалившись на надувном круге как в кресле. - Антуан у меня подпольный романтик.
- Правда? - удивляется Коке, причаливая к кругу и скользко, с резиновым скрипом просовывая руки Антуану под тяжёлое бедро. - Не верю.
Он слишком пьян, чтобы не прицепиться к этому факту.
- Подпольный, Кокито, это значит, я даже под пытками не признаюсь, что мне нравятся некоторые песни Брайана Адамса.
Он слишком пьян, чтобы это привычное, в общем-то, «Кокито» не отозвалось, не срезанировало внутри взволнованной дрожью, рябью.
- Брайан Адамс, - как зачарованный повторяет, смакует Коке, с невольным трепетом разглядывая Антуана, задрав подбородок, по которому стекают и напрочь теряют ориентацию в грубой щетине тонкие струйки воды, путешествует взглядом по контурам его лица, мокрым, зачёсанным назад волосам, ушам. – Надо же, Брайан Адамс…
Но Брайан Адамс тут совершенно не причём, плевать Коке хотел на Брайана Адамса, при всём уважении, сейчас он охвачен, увлечён одним лишь Антуаном, который и сам выглядит как песня, как любовная баллада, от которой нет сил оторваться.
- Смойся, Хорхе, - смеётся Гризманн, мягко отталкивая его лоб.
- Знаете что? – претенциозно заявляют с берега, и в первую секунду занятый несерьёзным сопротивлением Коке даже не совсем понимает, кто именно это произнёс.
Беатрис.
Она стоит возле бассейна и после того, как Коке поворачивает голову, чтобы с тревожным любопытством посмотреть на неё, раскидывает руки:
- Этот праздник Нептуна слишком скучный.
А потом расстёгивает свой лифчик, отбрасывает в сторону и прыгает в воду.
В этом вся она. Заслуживающая внимания. Смелая. Выдумщица. Гораздо смелее Коке.
Ночного освещения по краям бассейна достаточно, чтобы увидеть её голую грудь, и если не рассмотреть в деталях, то заметить, оценить форму, размер можно спокойно. Как будто смотришь на неё днём в экстра темных очках.
У Коке вырывается поражённый, весёлый возглас, который теряется за энергичными, резаными всплесками.
Она быстро плывёт в их сторону, и Коке просто не может остаться равнодушным, отталкивается от круга, на котором Антуан противоестественно притих, словно замёрз, и устремляется к ней навстречу.
Это даже не вопрос выбора, а вопрос строгого этикета.
- Покажи футболисту мячики и он сразу готов с ними поиграть. Как собачка. Поэтому я завела кошек. Для разнообразия, - сбивчиво смеётся Беатрис, вплывая в его объятия и крепко обнимая за шею.
Они делают пару плавных вращений в воде как в танце, причем ведёт она, а потом она сама их останавливает, обмякает, расслабляется в руках и целует его в губы.
Обычно Коке предпочитает целоваться с открытыми глазами, ему нравятся длинные ресницы, подрагивающие веки, но сейчас он изо всех сил жмурится, потому что стоит ему открыть глаза, он увидит напротив себя Антуана – Беатрис позаботилась, и он страшится двух вещей сразу: что ему вдруг понравится ощущение, потому что только одна мысль об этом обжигает вены, и что на этом месте он совсем потеряется, запутается, утонет в сомнениях, кого именно он хотел бы сейчас целовать и кого конкретно он сейчас предаёт.
Он открывает глаза инстинктивно, отозвавшись на шумный всплеск и долетевшие брызги. Гризманн перевернулся, соскочил с круга и сейчас его макушка движется к ближайшему бортику.
- Надоело мокнуть? – озабочивается Коке, чувствуя облегчение от того, что Беатрис отпустила его шею и отправилась в самостоятельный дрейф.
- Наверное, мы уже двинем, - вежливо ставит в известность Антуан, забираясь по лестнице.
Коке сопровождает его по всему периметру, плывёт параллельно, пока Гризманн шлёпает по гладкому камню, огибает бассейн. Его мокрые трусы прилипли к телу, и вся его эта... аэродинамическая обтекаемость выглядит сейчас по-особому притягательно.
- Подожди, - бросается на него Коке, когда тот доходит до критической отметки, после которой его уже физически не достать. Привстаёт рывком из воды, подтягиваясь на руках, и ловит за щиколотку.
Антуан останавливается, а его драгоценная левая нога замирает, словно попала в капкан. Одно неловкое движение, например, удумай Коке потянуть его в воду, случайно дёрнуть, и Гризманн может поскользнуться, упасть, удариться, и это далеко не шутки, но он смотрит на него сверху вниз расслабленно и терпеливо, как можно смотреть на того, кто скорее навредит самому себе, чем обидит тебя, и в знак согласия у Коке назойливо щиплет локоть на другой руке, который он разбил, пока искал точку опоры.
- Ты нарушаешь все правила техники безопасности, Коке, - ровно, хладнокровно замечает Беатрис, и эту фразу можно трактовать как угодно, в неё можно упаковать все подтексты разом.
Коке и сам догадывается, что пауза затянулась – приоткрытый рот наблюдающей со стороны Эрики, её огромные тёмные глаза словно залипли на стоп кадре, и что весь этот порыв со стороны выглядит придурковато-чудиковато, но косточки на лодыжке Антуана – круглые, обыкновенные, если рассуждать трезво — кажутся ему сейчас чуть ли не откровением.
- Заедешь за мной завтра на тренировку? – выкручивается он, опустившись обратно в воду и улыбаясь чуть кривовато - соответственно порыву.
Гризманн отзывается звонким, разряжающим смехом и грозит в его сторону указательным пальцем.
- Заеду пораньше, Коке, и попробуй только проспать! Сгоняем на велотренажёры перед взвешиванием, не хочу, чтобы Диего обозвал нас парочкой добропорядочных кабанов, бгы.
Бгы, в тон, по инерции, чуть неуклюже смеётся Коке, вытирая мокрый, сопливый нос и вспоминая общее веселье и шутливый позорный свист, когда на ком-то из футболистов находят лишний, незарегистрированный килограмм или два, ну не балерины же они, в конце концов, на что Симеоне отвечает коротко и ясно: молчать. И потом почти ласково, убедительно: если захочу, вы у меня будете танец маленьких лебедей исполнять.


Если бы Коке взяли и сказали: вот тебе Антуан, делай с ним, что хочешь, - то посреди всех вещей, которые только могут прийти в голову при таком раскладе, прежде всего Коке хотел бы послушать его сердце. Он бы положил ладонь, а лучше голову ему на грудь, прижался ухом к левой стороне и закрыл бы глаза, улавливая характерные удары, прислушиваясь к биению его сердца.
Сейчас он тоже слушает. Только сердце – Беатрис.
Бег, ритм после прошедших, ультра откровенных ласок снижается, выравнивается, становится мягче, глубже, умиротворённее. Эти моменты Коке не боится переоценить, потому что это его молитва, его личный рай, его эльдорадо, когда к тому, чем по-настоящему дорожишь, что искренне любишь, быть ближе просто невозможно.
- Интересно, - сонным, ленивым голосом отзывается Беатрис, перебирая его волосы, - если мне послушать твоё сердце, что я там услышу, а, Хорхе?
Ухо фиксирует, что на этом месте её сердцебиение взволновалось, участилось, словно она возбуждена или... чует угрозу? У Коке до сих пор ноют губы и ломит язык — если язык вообще может ломить — от того, как долго и старательно он её удовлетворял, а значит, она всё же боится.
Ощущает потенциальную опасность.
Коке вспоминает, что в своё время его охмурила и привязала к ней её изящная расчётливость и бесспорная привлекательность, которая от расчётливости лишь выигрывала. Потому что красота, как и всякая сила, - сила лишь в том случае, если не боится ставить на себя, спортсмену ли не знать, как работают преимущества.
Потому что соблазн, как правило, хитёр и расчётлив.
Расчётливость Беатрис всегда помогала ей находить кратчайший путь, легко манипулировать и получать от Коке то, что ей нравится (а не наоборот: стараться полюбить и смириться с тем, что получаешь): подарки, преданность, предсказуемость, и сейчас она же способна безошибочно ей подсказать, что сердце Коке, её Коке, всегда такое понятное, простое, полное крепких, проверенных идеалов, могло не на шутку увечься чуждой, ненужной лирикой... Брайна Адамса.
- Ты знаешь что.
Он не собирается ей врать. Делает вдох и озвучивает, пропевает первые ноты гимна Атлетико.
Вызывая у неё мягкий, грудной смех и обеззараживая на время её расчёсанное, зудящее беспокойство.


Роса не такая обильная и выразительная как летом, когда можно поскользнуться, сделав один неудачный шаг, но всё-таки голые ступни довольно скоро становятся влажными.
Коке ходит по газону и приводит в порядок зону отдыха вокруг бассейна. Собирает мусор в черный полиэтиленовый пакет, подкармливая птиц крошками, приставляет лёгкие стулья к столу, разбирает жаровню, чтобы вечером заняться необходимой чисткой.
Коке нравится работать руками, нравится убирать, ремонтировать, прилаживать, потому что это как-то дисциплинирует, балансирует и явственно напоминает, что рутина – неотъемлемая часть жизни.
Тем более у футболиста - попробуй-ка без каждодневной дисциплины и труда в Атлетико! Сначала Ортега выклюет тебе печень, а потом руководство сплавит тебя куда-нибудь в Китай.
Гризманн поначалу даже плакал.
Не от обиды, не от злости, а больше от шока. Тело медленно, постепенно привыкало к новым условиям, менталитет – тоже, а эндорфинная болтанка делала своё чёрное дело: ещё десять минут назад Антуан, задержавшись дольше всех на тренировке, оттачивал удары головой, падая и весело кувыркаясь на матах, а сейчас упорно роется в шкафчике и осторожно утирается костяшками пальцев.
Семь из десяти у меня даже в боулинге не получается, признаётся Коке и подходит к спине Гризманна. Они уже хорошие приятели, между ними крепнет дружеская связь, но Коке пока не решается вот так сходу начать массировать Антуану плечи например и вообще тактильно комфортить, хоть и тянет обнять его со спины, прикрыть, чтобы дать прочувствовать легендарную днк Атлетико в действии, но они вроде как еще только друг к другу присматриваются и прищупываются. Но задержаться с ним после тренировки кажется Коке самой естественной и доброй вещью, которую, как ему хочется думать, Гризманн оценил по достоинству.
- Гонять шары тоже надо уметь, Хорхе, - улыбчивым тоном произносит Антуан, разворачиваясь, - слишком много мелочей надо учитывать.
Коке в курсе, что Гризманн пока в активном поиске плюсов от своего перехода, - все здешние не-воспитанники через это проходят, и решает подарить ему один:
- Зато тебе больше всех нас идёт эта форма.
Голубая, тренировочная, под залакированный слезами цвет его глаз, что говорится, в масть.
Да ради одного этого стоило переходить!
Антуан наклоняет голову, на его губах и даже зубах расцветает яркая, заразительная улыбка, а потом он, качается, подаётся вперёд, словно падает, плавно обнимает Коке и спрашивает:
- У тебя в детстве был плюшевый медведь, Хорхе?
- Что?
Ну потому что, что?!
- Хочу знать, был у тебя плюшевый медведь или нет.
Одной рукой он обвивает его за шею, другой - поверх бицепса за спину, а скулой жмётся к уху – у них полное равноправие и взаимопонимание в росте.
- Вроде был, - старательным голосом отвечает Коке, не знающий от слова совсем, куда деть свои слабые, растерянные руки.
- А у меня нет, - вздыхает Гризманн. - А я слышал, что плюшевый медведь нужен каждому ребенку, чтобы тот не вырос инфантилом, не умеющим брать на себя ответственность. Плюшевый медведь это самый первый, безобидный и преданный друг, которого ты будешь искать всю оставшуюся жизнь, если у тебя его не было…
А потом делает паузу, после которой спрашивает лукаво, непринужденно и пренежно, положив подбородок Коке на плечо:
- Будешь моим плюшевым медвежонком, Кокито?
Наверное, там, на плече находится какая-нибудь точка, кнопка, которая отвечает за движение, активизацию рук, потому что на этом месте они как будто сами собой поднимаются и ложатся мягкими, ласковыми лапами Антуану на поясницу.
- Конечно буду. - Отвечает он уверенным, ревностным, чуть ли не клятвенным голосом.

@темы: фик

Comments

[Yagoda_Buzina]

Коке снимает светлый парик со спинки стула, куда его заботливо повесила Эрика перед тем, как уйти, и, подняв перед собой, внимательно изучает. Утреннее солнце заставляет искусственные волосы отливать почти стерильной белизной, а лёгкий тёплый ветер любопытно шевелит густую чёлку.
Коке сглатывает, воровато оглядывается по сторонам, окидывая тревожным взглядом идеально постриженные кусты, а потом разворачивает парик задней — затылочной — частью к себе…
Сначала непривычно и щекотно.
Коке не сразу удаётся усадить, приладить его как надо, он как-то кособочится, но потом всё-таки справляется, повозив его немного по черепу и закатив глаза, и запарено выдыхает, заодно убирая, выплёвывая разметавшиеся по лицу, цепляющей щетине длинные волосы.
Непривычно и щекотно, а ещё жарковато и глуховато — птичье пение явно присело, притихло на пару децибел.
Сердце колотится так, будто Коке нарушил закон, ограбил банк и заодно стоит на площади Сибалес абсолютно голый. Прикрывшись ладошками. И полиция ему орёт: руки вверх!
Хотя как раз наоборот.
Вокруг никакой полиции, а на нём — адидасовский красный костюм, в котором он любит ездить на тренировки, и белые, просто нимфические волосы. Красно-белое, что может быть избитее и привычнее, с той лишь разницей, что сейчас Коке претендует по жанру на ходячее искушение.
Ха-ха-ха.
Наверное, так бы рассмеялся Гризманн, если бы стал свидетелем этой нежданной картины, этого негаданного эксперимента.
Рассмеялся бы открыто, от души и возможно до колик в животе. Обязательно захотел бы рассмотреть Коке повнимательнее, посерьёзнее, и от его вникающего, затяжного и слегка ироничного взгляда, как всегда, когда ему что-то интересно, было бы хорошо и головокружительно.
Непременно обласкал, обозвал бы насмешливо: цаца, гуапа, гетера моя – на льстивые и легкомысленные прозвища Гризманн никогда не скупился. Сказать про соперника, выстроенного в стенку: «видишь зайчика посередине, который смотрит волком? Целься над ним»? - легко. Коке сжимает губы, отмеряет шаги, как на дуэли, прицеливается и лупит конкретно в парня. Не нарочно конечно – просто совпало, но видеть его испуг и неподдельные корчи-муки на лице совсем не совестно.
Он подходит к бассейну, присаживается на корточки и смотрит на себя в прозрачном, гладком отражении.
Подумать только, за всё время их с Антуаном знакомства Коке ни разу ничего в себе не менял. Ни внутри, ни снаружи. Он всегда был верен родному клубу на деле и в мыслях, верен его идеалам с хребтом из стали, верен Беатрис, верен любимым блюдам и даже верен причёске, некое разнообразие, некую альтернативу в которую вносил даже не он сам, а появившиеся после финала в Милане несколько седых волос на висках…
Теперь он их не запускает и стрижёт гораздо короче, почти под ноль.
А теперешний он сидит в комично-сексуальном парике и представляет, воображает, как он, дойди оно всё до главного, сказал, признался бы Антуану, что самый смелый эксперимент, на который он решался в своей жизни, не имея в этом никакого опыта и минимум знаний, это перебрать двигатель на любимой тачке…
Всё и всегда бывает в первый раз, Кокито, непременно напомнил бы ему Антуан и сделал бы то, что умеет лучше всего.
Своими талантами разбавлять чужую заурядность.



Вопрос из вопросов: с чего Коке решил, что Гризманн на что-то там намекал и что он вообще склонен на такое намекать? (Если всё, что говорит и делает Антуан, принимать за чистую монету…)
Ответ прост и гениален: потому что.
Даже если поделить Антуана Гризманна на пять, он всё равно будет источать вокруг себя экзальтированную нежность, чувственное изобилие, бить, ласково бросаться в глаза, как солнце. То еще клише, та еще банальность, но неискушенному в подобного рода делах Коке простительно.
Вызывать неприличные мысли, вести себя непосредственно, улыбаться погранично интимно, жить в эмоциональной свободе, заигрывать, притягивать, влюблять…
Даже если поделить на десять.
А еще он француз. И это клише будет даже позаскорузлее, помозолистей. Но друзья Коке, вернувшиеся в прошлом ноябре из обширного отдыха во Франции уверяют, что в большинстве парижских клубов к тебе спокойно может подкатить как девушка, так и парень, на пол там типа смотрят сквозь пальцы. Главное, чтобы ты был модный или секси или популярный или чтобы от тебя от тебя вкусно пахло – одним словом, выдающийся, заметный. Потому что избалованные разномастными переживаниями французы жадны до любых новых ощущений. Говорю тебе, Коке, - долдонили ему друзья, - никто так не любит пожрать и потрахаться как французы. Только в отличие от остальных их инстинкты упакованы в обертку от кутюр. И ты бы со своим выдающимся орлиным профилем, дружище, имел бы там успех...
Но кроме всего этого есть еще кое-что, убедительное и до безжалостности явное, заметное, и это явное — национальные сборы.
Сборы, после которых Коке каждый раз заставляет себя поначалу держаться от Антуана подальше.
Не потому что не рад его видеть или не соскучился — нет, это для чувств Коке противоестественно, а потому что видеть в его глазах какую-то безмятежную отрешенность, словно после какого-то приступа, припадка, ловить в его рассеянной, безусловной улыбке остывающий след какого-то пережитого бесконтроля, свободного падения, замечать, как он преображается, когда, мгновенно отозвавшись на входящий сигнал, обрывает на полуслове речь и бросается чатиться, с покрасневшими ушами зарывшись в телефон, каждый раз обидно, больно и неприятно.
У его припадка есть конкретное имя, и Коке его практически ненавидит. Кажется, ему ненавистно в нём всё, начиная от разрекламированного, выебонистого имиджа и заканчивая его дурацким, тупым «Гризу», которым он гордится, которым буквально упивается, которое он готов кукарекать при любом удобном случае, как будто у Антуана нет нормального имени, как будто он всех приучает к ассоциации: Гризу — я, я — Гризу, «Гризу» принадлежит мне.
В такие моменты воображение Коке прыгает выше собственной головы и подбрасывает целую камасутру из всевозможных картинок с французских сборов, и внутри становится одновременно тошно, яростно и одиноко.
Сразу хочется обзываться. Крайне жёстко и дико нетерпимо — н е т о л е р а н т н о (а тут есть где развернуться), и приходится даже прикладывать ладонь ко рту и обзываться, шептать, шипеть в неё, пока не отпустит и не станет стыдно, но такая уж у Коке до безобразия детская привычка: бросаться песком в глаза от бессильной обиды и злости, что у кого-то есть то и кто-то вовсю играется тем, что недоступно ему.



Через неделю Коке окончательно дозревает.
Наливается фруктом на раскочегарившемся майском солнышке. Да и сам Антуан со своей вертлявостью и бьющим через край жизнелюбием (настроение: золотистый ретривер, как любит подтрунивать над ним Годин) способствует тому, чтобы всё вокруг таяло, спело, лопалось липким, сочным нетерпением.
Он задирает штанины шорт по очереди, сверкая светлыми, незагорелыми — по сравнению с коленками и голенями — ляжками, использует мяч как сиденье, как подставку для ноги, как корону, по назначению.
Загибает пальцы, когда удается пробить, продырявить Мойю, оставляя в итоге средний, - счёт в пользу Антуана: 4-1, он явно в ударе. Мойя не в обиде, лишь руки в боки и вздох, злиться на такого Антуана, который сначала издевательски коварно смеётся, а потом делает кувырок по газону, слегка задержавшись на голове, бесполезно и бесперспективно.
У него в волосах какая-то соломинка, травинка, и Коке никак не может отвести от неё глаз, когда по свистку они с Антуаном с разбегу, в жаркой, весёлой суете прилипают друг к другу, образуя пару.
Давно пора признаться, что это его любимое упражнение.
За исключением тех раз, когда Гризманн внезапно решает найти себе другого партнёра и уже в паре с ним довольно хохочет и сияет.
В такие моменты самому Коке не остаётся ничего другого как грустно хлопать глазами и проигрывать, потому что обескураженный, расстроенный этой подставой, изменой он не находит в себе сил и реакции, чтобы причалить, пристать к кому-нибудь еще.
Не находит в себе главного - желания на кого-нибудь ещё.
Но в остальное время, когда приз достаётся ему, как сейчас, он абсолютно, безоговорочно счастлив.
- Только не говори, что птичка постаралась, - морщится, кривится Антуан, реагируя на задранный взгляд Коке.
- Не скажу, - медленно мотает головой Коке, улыбаясь.
Отрывает одну ладонь от тёплой, взмокшей поясницы Гризманна, к которой прилегла мягкая, тонкая ткань футболки, поднимает руку и снимает с растрёпанных волос острую травинку.
Была бы его воля он сделал бы всё то же самое, но губами.
Антуан смотрит на выросшую у себя перед носом тонкую полоску, и Коке не может удержаться, чтобы не приблизить её, коснуться ею самого кончика...
А была бы его воля…
Антуан предсказуемо скашивает глаза к переносице.

[Yagoda_Buzina]

А ещё Коке перенёс сумасшедший, дерзкий сон.
Он тоже был полон лучезарных красок и зацикленности: Коке – на Антуане и Антуана – на самом себе и собственных волосах.
Волосы были длинные и блестящие, как у того парика, и Гризманн трогал, гладил их, соблазняя каждым движением, и на лбу у него был повязан тонкий шнурок, как у хиппи, и как типичный хиппи он был готов на любое безумство кроме войны.
Они сидели друг напротив друга в позе лотоса на пустом футбольном поле и Коке вынужденно зеркалил плавные, скользящие, ласкающие движения ладони Антуана по волосам, нервно оглаживая собственную бороду.
- Не хочешь их распустить? – спрашивал Гризманн и невзначай подтягивал подол ситцевого платья. Легкая ткань в мелкий цветочек ползла по ляжкам.
- Чего распустить? – удивлялся Коке.
- Твои руки.
Это был сон-квинтэссенция. Сон-имитация. Сон-репетиция.
После которого Коке проснулся в поту и с беспомощным, невнятным мычанием в пересохшем рту.



Гризманн демонстрирует новое празднование и просит Коке поддержать, присоединиться.
На этот раз Коке не надо уговаривать, он соглашается охотно и незамедлительно.
Он не заморачивается на сути, а просто повторяет за Антуаном все нужные, сложные и не очень движения, ведётся на его азартный, дурашливый восторг, улыбается.
Ему нравится на него смотреть и нравится его отражать. Это заставляет чувствовать себя хоть в шутку, но одним с ним целым.
Это чувство близости увлекает и придаёт уверенности, когда Коке, последовав примеру Антуана, вслед за ним проезжается коленями по траве и падает, заваливается рядом.
- Это лучше чем секс. – Объявляет, выдыхает Гризманн с традиционной невинностью и провоцирующей, ловкой внезапностью.
Коке как будто опрокидывается, шмякается на лопатки во второй раз, открывает рот и произносит неуверенно, почти невнятно:
- Я не уверен...
Гризманн поворачивается на бок, к нему лицом и просовывает сложенные ладони под щёку. Устраивается поудобней.
- Это потому что ты не забиваешь столько голов, Кокито, - улыбается довольно, – чтобы оценить всю важность празднования. Между празднованием и голами существует прямая, кармическая связь, одно стимулирует другое.
Коке следует его примеру и укладывается на бок.
- Вроде ритуального танца победителя? Хвала богам?
- Забить гол это как удалить сопернику зуб. А эпично отпраздновать его на его глазах это как удалить его без анестезии.
- Не знал, что ты такой кровожадный, - улыбается Коке.
Антуан и его маленькие секреты.
- Я коллекционирую голы и празднования, как индейцы – зубы врагов, из которых делают ожерелья, - самодовольно, счастливо заявляет Гризманн. - Ну разве я не живое воплощение Атлетико?
Вся активность отхлынула с этой части газона, отодвинулась к контейнерам с водой, и они лежат вдвоём, валяются на поле словно на огромной постели и обсуждают сокровенные мелочи, и даже если Коке не забивает множество голов, он знает, чувствует, когда наступает, надвигается, грядёт тот самый судьбоносный миг «сейчас или никогда».
- Слушай, - вступает он волнительным голосом, перемещая взгляд с антуановых глаз на антуановы губы и обратно, - не хочешь на следующей неделе? Можно, например, во вторник, после тренировки…
Гризманн ничего на это не отвечает, а только спокойно сужает глаза, расчётливо прищуривается.
- … про ту нашу поездку, - неловко, неуклюже объясняет Коке, на тот случай, если Антуан не понял, что от него хотят, жадно разглядывая его пушистые, облитые солнцем ресницы. – Помнишь? Побережье, пикник, загар… панамы… мы…
Закругляется угасающим и каким-то безнадёжным эхом.
Мимо с реактивным жужжанием проносится муха.
Проходит немало времени - неестественно долгого времени, словно мяч завис в воздухе свечкой и не опускается; проносится вторая муха, прежде чем внимательный прищур сменяется миролюбвыми, жалостливыми бровями домиком, после которых Коке слышит:
- Нет.
Мяч наконец опускается. Приземляется Коке на голову. Бамс.
- Нет?
Мозг с реальностью на секунду сплющиваются, как всегда при опасной игре в воздухе.
- Нет, - подтверждает Антуан.
- Передумал? - осторожно уточняет Коке.
- Нет.
Сразу всё проясняется, встаёт на свои места, ага.
- Ты же сам…
Антуан поднимает туловище и садится, согнув колени и откинувшись на прямые руки.
- Помнишь китайских болванчиков, Кокито, которых нам подарили в турне? Помнишь, что я сделал с твоим? – жмурится.
Коке садится рядом и улыбается.
В азиатском турне им каждому преподнесли персональную национальную фигурку, и Гризманн полвечера измывался над фарфоровым Коке, заставляя того согласно и подобострастно кивать в ответ на самые пакостные вопросы.
Коке любить ковырять в носу и есть козявки?
Коке любит нюхать свои грязные носки?
Коке любит индийские фильмы?
Коке считает, что Антуан это лучшее, что случалось с ним и Атлетико?
- Ну вот прости меня за то, - извинительно улыбается Гризманн и чешет, тормошит свои всклокоченные волосы. Причёсывает, приглаживает и снова тормошит. – И заодно за всё остальное. Не будем вспоминать про другое, про другие разговоры, ладно, просто за всё меня прости. Оптом.
- Мне не за что тебя прощать, - серьёзно, с недоумённой растерянностью говорит Коке. Придёт же в голову.
- Да, я иногда дичь творю, - настаивает на своём Антуан. – Могу сморозить что-нибудь не то... Но это всё от любви. Я люблю тебя, Хорхе. Ты мой драгоценный-предрагоценный друг и иногда я не знаю, как всё это правильно, благодарно выразить. У тебя такое бывает?
Коке хмыкает. Путал ли он когда-нибудь дружескую близость с интимностью, тёплое с мягким? Нет. Точно нет. Но Антуан смотрит на него с такой надеждой, так мило претворяется, что не отшивает его сейчас, что по каким-то причинам не решил спустить всё на тормозах, что Коке не может не подыграть ему и тут.
- Может и было когда-нибудь...
Гризманн расцветает, вскакивает на ноги, тут же подаёт ему руку и дёргает на себя.
- Я тебя никогда не разлюблю, Кокито, обещаю. У тебя на меня дружеский безлимит.
Он утешает, жмется, льнёт, обнимает за шею одной рукой и целует Коке в щёку. Так легко и радостно, что это даже обидно. Обидно, что всё закончилось, не успев начаться. Обидно, что Коке поверил, будто у него есть шанс.
У него: у игрушки, у болванчика, у плюшевого медвежонка.
Кто имеет право лишь смотреть восхищенно глазами-пуговицами, что бы ни случилось, и терпеть, даже если тебе к примеру оторвали лапу и тебе, быть может, больно.
Играть во все предложенные игры.
И любить любить любить...
Бережно, преданно и по-настоящему.

[Utikula]

*завернула Коке в плед и забрала себе*
Yagoda_Buzina, мне когда-нибудь разонравится то как ты пишешь? охуительно.
юзерпик зачетный))

[Yagoda_Buzina]

Utikula,

*завернула Коке в плед и забрала себе*

*отдает Коке без сожаления*

юзерпик зачетный))

специально для этого фика))) Он меня вдохновлял

[Yagoda_Buzina]

мне когда-нибудь разонравится то как ты пишешь?

Utikula, а вообще с чего ты это а? Хочешь меня кинуть?))) Хочешь забыть все что у нас было?

[Utikula]

Yagoda_Buzina, сказал человек, который вообще отказался за сборами следить!))
не, просто реал периодически напряжный становится и это отражается на заходах на дайри.

[Yagoda_Buzina]

Utikula,

сказал человек, который вообще отказался за сборами следить!))

а может я снова начну))))

не, просто реал периодически напряжный становится и это отражается на заходах на дайри.

понятно, реал важнее и перспективнее, я так считаю